Живая сталь
Шрифт:
Сказав так, сеньор Гомеш снял кепи и очки и принялся энергично сматывать с головы бинт. Генерал Моралес с сильно преувеличенной готовностью бросился ему помогать. Вскоре ворох пропотевшей, издающей резкий запах медикаментов марли отправился в мусорную корзину вместе с фальшивой бородой. Сбросив камуфляжную куртку, так называемый сеньор Гомеш облачился в просторную национальную рубаху навыпуск и со вздохом облегчения опустился в кресло. Его широкое одутловатое лицо было вдоль и поперек облеплено пластырем и представляло собой почти сплошной багрово-фиолетовый синяк.
– Что сказал тебе этот русский? – спросил он у возящегося с сигарой Моралеса.
– А что он мог мне сказать? – пожал плечами генерал. – Пообещал, что даром это мне не пройдет. Ха! Хотел бы я посмотреть, что они предпримут.
Моралес высек огонь и закурил, окутавшись облачком ароматного дыма.
– Ты блестяще провел эту операцию, Алонзо, – сказал «сеньор Гомеш», осторожно трогая кончиками пальцев свое распухшее лицо. – И, видимо, сильно устал. По крайней мере, раньше ты не сыпал благоглупостями. О какой ошибке ты говоришь, амиго?
– Это просто шутка, команданте, – сказал Моралес. – Обыкновенная ирония. Единственная ошибка этих людей состоит в том, что они родились на свет и продолжают плодить себе подобных. Европейцы чуточку умнее – они в последние десятилетия почти перестали размножаться, осознав, по всей видимости, что больше ничего не могут дать этому миру. А эти, как и гринго, все еще продолжают мнить себя великой нацией, хотя давно превратились в вымирающее сборище воров, пьяниц и взяточников.
– Теперь тебя повело произносить пламенные речи, – заметил тот, кого генерал только что назвал команданте. – Уж не репетируешь ли ты роль президента?
– Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, – посмеиваясь, ответил Моралес. – Но боюсь, когда станет известно о возвращении на родину потерянного брата самого команданте Чавеса, шансов одержать победу на предстоящих выборах не останется ни у меня, ни у сеньора вице-президента, что бы он там ни воображал по этому поводу.
«Сеньор Гомеш» снова потрогал пальцами облепленное пластырем, покрытое оставшимися после операции кровоподтеками лицо.
– Не знаю, – с сомнением произнес он. – Не уверен, что мы правильно поступили, затеяв этот балаган. Какой-то потерянный и неожиданно нашедшийся брат… Какой брат, откуда? Где он скрывался все эти годы?
– Мы обсуждали это уже много раз, команданте, – терпеливо произнес генерал Моралес. – И неизменно приходили к выводу, что этот шаг был необходим. Norte Americano еще долго будут хлопать в ладоши, празднуя ваш уход из жизни, и хотя бы на время перестанут засылать сюда своих головорезов. Да и России в связи с последним инцидентом остается только развести руками. Тот договор подписан лично вами, вы являлись главным гарантом его выполнения с нашей стороны. Гарант умер, а с остальных, как говорят русские, взятки гладки. Теперь и они, и американцы займут выжидательную позицию, не зная, какой курс возьмет новое руководство нашей страны. Ваш брат, несмотря на кровное родство, это все-таки не вы, и ему не составит труда осуществить любые перемены, не потеряв при этом лица. А что до того, где он пропадал все эти годы, так тут, по-моему, сойдет любая басня. Конечно, было бы небесполезно подключить к этому делу профессионалов, но, учитывая его деликатный характер, нам с вами придется придумать все вдвоем, никого не посвящая в наш маленький секрет. Полагаю, ума на это у нас с вами хватит. Например, так: ваш брат выполнял секретное задание особой важности – был резидентом нашей разведки в США. Или без суда и следствия томился в застенках Гуантанамо, откуда совершил единственный в истории этой тюрьмы побег. Американцы станут это опровергать, но кто их будет слушать, особенно когда речь идет о Гуантанамо?
– Что с тобой сегодня, hombre? – удивился «сеньор Гомеш». – Что ты сочиняешь – биографию будущего президента или сюжет бразильского телесериала?
«Некролог», – чуть было не сказал Моралес, но, разумеется, сдержался.
– Вспомните некоторые подробности своей собственной биографии, команданте, – предложил он вслух. – Вспомните Кастро, Че Гевару, Боливара, наконец… Здесь, у нас, народ хочет видеть в своем президенте не просто высокооплачиваемого государственного служащего, а героя, истинного вождя. Поэтому я считаю, что начать предвыборную кампанию можно в ближайшее время, даже не дожидаясь, пока с вашего лица окончательно сойдут синяки. Скажем, что это следы пыток, и половина голосов избирателей сразу окажется у нас в кармане.
«Сеньор Гомеш» невесело фыркнул и зашипел от боли, осторожно кривя перекроенное скальпелем покойного светила пластической хирургии лицо.
– Как бы то ни было, отступать поздно, – продолжал Моралес. – Президент Венесуэлы Уго Чавес умер в результате продолжительной тяжелой болезни, его тело в настоящее время бальзамируется нашими специалистами и будет помещено в одном из залов музея революции. Наши люди уже произвели все необходимые подчистки, так что теперь подмену не докажет никто. Отпечатки пальцев и зубная карта покойного президента Чавеса полностью совпадают с отпечатками и зубами того человека, с которым недавно, рыдая, прощалась страна. Теперь Уго Чавес – он, а не вы, и копия шпаги Симона Боливара, которой вас посмертно наградили, навсегда останется при нем. Вам так или иначе нужно начинать новую жизнь, команданте. Выбор за вами, но я не думаю, что вы всерьез намерены стать пастухом или конторским служащим.
– Такая перспектива сулит покой, которого мне недоставало все эти годы, – заметил «сеньор Гомеш».
– Если бы вы хотели покоя, вы жили бы спокойно, – возразил Моралес. – Вы же умрете от скуки!
– Не знаю, Алонзо, не знаю, – задумчиво проговорил команданте. – Иногда мне кажется, что умереть от скуки – не самый скверный из возможных вариантов. Только, боюсь, мне такая смерть не суждена.
«Это уж точно», – подумал Моралес. Поднимаясь в потайном лифте к себе в кабинет, он все время чувствовал на бедре тяжесть кобуры, в которой лежал «смит-и-вессон». Как всякий профессиональный военный, он давно привык к этому ощущению и перестал его замечать, но сегодня оно казалось каким-то новым и незнакомым. Оружие не просто лежало в кобуре, оттягивая на сторону поясной ремень, его тяжесть сейчас не была мертвой тяжестью неодушевленного предмета: револьвер будто старался привлечь к себе внимание генерала, как это делает трехлетний ребенок, дергая отца за штанину или теребя за палец руки.
В одном запертый в бункере под президентским дворцом ходячий покойник был, несомненно, прав: все это чем дальше, тем больше напоминало балаган, и теперь, кажется, настало время с этим балаганом покончить.
В общем и целом все было готово. Вагоностроительный завод в Сьюдад-Боливаре уже спустил с конвейера первый пробный образец продукции, презентация которого прошла с ошеломляющим успехом: более половины присутствовавших на показе гостей выразили намерение немедленно заключить контракты на поставку крупных партий этого ходового товара. Что до остальных, их желание раскошелиться было только делом времени: ни одно государство не станет сидеть, сложа руки, когда ближайшие соседи вооружаются ускоренными темпами.
В окрестностях колумбийской Букараманги спасатели с трудом вытащили из ущелья и погрузили в карету «скорой помощи» черный пластиковый мешок, внутри которого лежал до полной неузнаваемости исклеванный стервятниками безногий труп. На теле обнаружили паспорт, выданный на имя гражданина Соединенных Штатов Америки Лоренса Джексона Макферсона. В левой руке мистер Макферсон сжимал револьвер двадцать второго калибра, из которого, судя по всему, выстрелил себе в висок, а на дороге близ места происшествия полицейские и спасатели собрали целый ворох фальшивых стодолларовых купюр на сумму около двух миллионов долларов США. Кто-то предположил, что покойник был наркоторговцем из Штатов, поплатившимся за попытку всучить местным баронам фальшивые деньги в обмен на товар. Если так, то умственные способности мистера Макферсона оставляли желать лучшего, что никого не удивило: глупцов, которые считают себя умнее всех, на свете хватало во все времена. Этот решил перехитрить колумбийских наркобаронов, и то, что с ним приключилось, выглядело вполне закономерно.