Живая статуя

Якобсон Натали Альбертовна

— Вам тоже осторожность не помешает, — я махнул ему на прощание и шутливо произнес, — до свидания, ловец удачи.

Какую-то часть пути мне пришлось идти пешком, а не лететь и не исчезать из вида, чтобы полностью не испортить свою репутацию в глазах отважного следователя. Стоило мне только оказаться вне поля его зрения, и я, как обычно, пустился в полет. Ветер прикоснулся к разгоряченной коже, словно способствуя ее превращению в золотые чешуйки. К тому времени, как я добрался до Рошена, я, конечно, снова стал человеком. Звездное небо куполом окружало город, как

во время нашего разговора с Анри. Мы заключили своего рода сделку, я помогаю ему исполнить самое сокровенное его пожелание, а он должен забыть обо всех наших распрях. Об этом не стоило даже говорить на словах, смысл моей помощи и так был ясен. Я хотел избавиться от подземных недоброжелателей, но не путем казней, а благодаря простой договоренности.

Посмотрев на темное, усыпанное звездами, словно блестками, полотно неба, я решил, все, сегодня последняя ночь, пора идти на набережную и вручить просителю то, о чем он меня так горячо умолял.

В поместье, из которого Перси почти что выгнал жильцов, было не то, чтобы спокойно, но и бурных ссор пока не слышалось, так, что я облегченно вздохнул, переступив порог. Чьи-то ловкие худые руки тут же сняли с меня плащ и повесили на вешалку в прихожей.

— Сударыня так велела, — пояснил Перси, отряхивая невидимые пылинки со всего плаща, от воротника и до длинных пол.

— Принести вина, эля или чего-нибудь покрепче? — медоточивым, явно недавно выбитым из него наставницей тоном осведомился Перси. — Сударыня нашла в погребах вина почти столетней выдержки и решила, что вам они понравятся?

И уже ясно было без слов, что эта же самая сударыня велела мне их предложить.

— Спасибо, Перси, но сегодня я предпочту побыть немного трезвенником, — я отослал его повелительным взмахом руки, иначе чего доброго, по наущению своей новой госпожи, Перси стал бы так же сладкоречиво, но настойчиво требовать, чтобы я тотчас снял сапоги и отдал ему для чистки.

Похоже, мои распущенные нагловатые слуги на этот раз попали в хорошую школу. Кто, кроме новой суровой госпожи, мог за такой короткий срок преподать им урок хороших манер.

В доме был наведен такой порядок, какого я не видел уже давно. Все канделябры и бра были начищены так, что сверкали. На портьерах, креслах и коврах совсем не осталось пыли. Множество неизвестно откуда взявшихся изящных вещиц было расставлено на каминных полках и низких столиках. Отполированные настенные зеркала отражали пламя зажженных свеч. Наверное, Перси долго и энергично работал в качестве лакея.

Пушистый ковер под ногами заглушал шаги, иначе кто-то тут же кинулся бы мне навстречу. Когда я вошел в так же тщательно убранный музыкальный салон, Орисса стояла у настенного зеркала и примеряла очередную парюру, которую принесла ей Даниэлла. Саму Даниэллу я заметил у окна. Она нервно поглаживала штору и держалась поближе к распахнутым ставням, чтобы можно было тут же улететь, если Орисса снова выпустит коготки.

— О, с возвращением! — Орисса заметила мое отражение в зеркале и радостно, как ребенок, улыбнулась. Вот только, несмотря на искреннюю радость, в ее глазах все равно

остались лукавые искорки.

— Знаю, меня долго не было, — предупредил я все упреки и бросил быстрый взгляд на Даниэллу, которая почему-то сменила свой наполовину истлевший наряд на голубое платье с высокой талией, которое больше бы подошло к первому балу, чем к ночным похождениям по городу. Шею она прикрыла бархаткой, наверное, потому, что Орисса начала дразнить ее из-за шрама.

— Что мне сыграть для тебя, — шурша юбками и поправляя сверкающие браслеты на запястьях, Орисса прошла к клавесину. — Какую музыку ты предпочтешь сегодня вечером?

— Орисса… — обратился я к ней и тут же умолк, я понятия не имел, как сообщить ей об Анри.

— Ты вообще никогда не говорил, какие мелодии тебе нравятся и нравятся ли вообще, — она щебетала без умолку, не давая мне вставить и слово. — Даниэлла говорит, ты предпочел бы слушать панихиду, чем мою музыку, но, по-моему, она слишком преувеличивает. Ведь раньше тебе нравилось, как я играю.

Она пробежала пальчиками по клавишам, и приятные, стройные звуки разлились по салону. Ее игра была, явно, благозвучнее, чем похоронный марш, но сейчас ни говорить об этом, ни слушать ее концерты я не собирался. Я должен был рассказать ей об Анри.

Крышка клавесина со щелчком захлопнулась по моему повелению, чуть не прищемив ее изящные пальчики.

— Орисса, я хочу сказать тебе нечто очень важное!

— Важнее, чем моя игра? — она обиженно надула губки.

Я подошел к ней, отвел мягкий пшеничного цвета локон с ее плеча и заметил, что сеть язвочек на шее не только не исчезла, но, напротив, даже стала сильнее. Крошечные алые точки четко выделялись на фоне лилейной, бледной кожи.

— Ты хочешь всю жизнь музицировать только для меня? — я с легким презрением взглянул на изящный, с полированной крышкой клавесин.

— Да, — с детским упрямством заявила она.

Я сделал знак Даниэлле уйти. Она тихо обиженно фыркнула, но послушно выскочила за дверь, которая сама по себе отворилась и затворилась за ней.

— Есть кто-то, кроме меня, кто очень тебя любит, и ты тоже должна его полюбить, — я решил говорить с Ориссой напрямую, иначе до ее блуждающих мыслей было не достучаться.

— Почему? — с безразличием осведомилась она.

— Потому, что только благодаря ему, ты снова жива.

— Я до сих пор думала, что жива только благодаря тебе, — Орисса гневно царапнула крышку клавесина, нещадно обдирая блестящую полировку. — Скажи, что ты просто пошутил! — потребовала она.

— У меня сейчас нет настроения шутить, я сказал тебе правду.

— Но ты был первым, кого я увидела, ты был ангелом… — девушка чуть не ударилась в слезы. — А сейчас… сейчас ты говоришь, как…

— Как кто? — строго спросил я, у нее не находилось сил или желания договорить.

Орисса минуту вглядывалась в мои глаза, а потом выпалила.

— Как демон!

— Такой я и есть, — равнодушно подтвердил я.

— Неправда!

Я отошел от нее, но она вскочила с тумбочки и кинулась за мной, потянула за рукав.