Живая статуя
Шрифт:
Скрытый талант
Марсель проснулся от пения птиц за окном. Ему показалось, что птичьи трели чередуются с вполне разборчивыми фразами, но вот только кто может беседовать, сидя на карнизе за окном, разве только духи, которые навещали его уже не раз. Вот только раньше они никогда не прилетали днем.
Юноша проснулся, отряхнул кафтан от пуха и перьев, просыпавшихся сквозь дыры в наволочке. Он помнил, как ночью, после полуночи, чья-то сильная когтистая лапа вынырнула из мглы и хотела полоснуть его по лбу, но он вовремя увернулся, и удар пришелся по подушке. Теперь рваные длинные дыры на ветхом полотне и перышки, разлетевшиеся по всем углам ковра, напоминали о ночном происшествии. А еще со столика исчезли мастихин, муштабель, палитра и даже маленький молоточек для колки орехов. Очевидно, демоны не сообразили, к чему конкретно он относится, к принадлежностям для рисования или личным вещам. Кажется, они решили оставить Марселя без большинства необходимых для творчества
Гребня на столе тоже не оказалось, поэтому волосы пришлось расчесывать пальцами. Это еще полбеды, без расчески Марсель вполне мог обойтись, но вот пропавшие склянки с лучшими красками заставили живописца тяжело вздохнуть. Придется снова наведаться к Камилю и прикупить все необходимое.
Камиль, скорее всего, удивится, узнав, что художнику так быстро удалось израсходовать целую гору красок, холста, а заодно и переломать предметы первой необходимости, такие, как кисти и мольберты, но вида не покажет. Камилю ведь надо сбывать с рук товар, поэтому он со всеми расторопен и услужлив. Со всеми, кто может до него дойти. Марсель до сих пор не мог понять, откуда могут взяться клиенты в том закутке, вход в который почти никому не виден. На какие доходы, интересно, живет Камиль, если покупатели попросту не имеют возможности до него добраться? Не стоит же он, как зазывала, возле того, невидимого многим проулка, как только почует, что недалеко от него проходят состоятельные клиенты. В его лавке всегда царил беспорядок, и, самое главное, она казалась необитаемой, а земля, на которой она стоит, нехоженой, будто по деревянным половицам и мостовой за порогом почти ни разу не ступала человеческая нога.
Какие странные мысли. Неужели он снова начал фантазировать, значит, скоро придет вдохновение. Марселю нестерпимо хотелось изобразить Камиля в облике волшебного существа, а потом показать Эдвину и посмеяться вместе. Просто вообразить, что он покупает краски у настоящего эльфа с заостренными ушами и обаятельной, но коварной улыбкой. Нет, скорее не эльфа, а никса. Для эльфа у Камиля слишком яркая, театральная внешность, даже чем-то фальшивая, будто таким привлекательным его сделали не природа, а искусный грим. Если и есть на свете эльфы, то они похожи на Эдвина, а не на Камиля.
Марсель хотел бы еще нарисовать тех существ, которые обворовывали его ежедневно, но никак не мог застать их врасплох. Они никогда не задерживались дольше, чем на секунду, исчезали, едва успев что-нибудь подхватить, и каждый раз показывались не целиком, а лишь частично, как будто выныривали из темноты их ловкие когтистые лапки, длинные хвосты и большие уродливые головки с красными, горящими, как уголья в печи глазами.
Это получилась бы страшная картина. «Гости из мглы», Марсель назвал бы ее так, а над всеми этими жуткими созданиями нарисовал бы парящую во мгле прекрасную царицу, которая сама светла и наделена сияющим золотым венцом, но повелевает мглой и всеми, кто обитает во мгле. На картине Марселя она бы парила над всеми этими жуткими тварями, как святая, вознесшаяся над адской бездной, и не важно, что душа ее черна. Марсель хотел изобразить лишь нестерпимо сверкающий образ, а головку, полную злых мыслей окружить нимбом, словно осветить добром. Возможно, тогда и сама царица станет добрее. Ее-то нарисовать он мог, но вот как заставить всех неуловимых ночных гостей позировать ему. Призвать их к порядку было бесполезным делом, значит, и заставить их сидеть смирно, было невозможно. Вот, Эдвин бы, наверное, смог отловить их всех, но он почему-то вел себя по отношению к ним чрезвычайно милостиво. Не то, что наказать, даже изгонять их он не хотел до тех пор, пока они слишком не разойдутся. Странно было наблюдать, как
Вообще все, что происходило вокруг, было крайне необычно. До прихода Эдвина в жизни Марселя не происходило ничего из ряда вон выходящего, никаких чудесных путешествий по необитаемым призрачным городам, никаких волшебных сюжетов для картины и ни единого ночного налета нечисти. Разве только загадочная красавица, промелькнувшая в вечерней толпе на площади Рошена. Марсель хотел верить, что это ее, неземную царицу, он видел тогда, всего за каких-то пять минут до своего знакомства с Эдвином. То была памятная ночь. Живописец никак не ожидал, вернувшись в свою каморку, застать настоящее сверхъестественное создание. Но, должно быть, в мире, пусть даже небесном, соблюдалось неукоснительное равновесие. С появлением ангела пришла и рать демонов. Одно божественное создание привело за собой целую стихию обитаемой адской тьмы. Возможно, между светом и тьмой соблюдались условия некого нерасторжимого договора. Добро жило бок о бок со злом. Ангел должен был терпеть проказы демонов и карать их лишь тогда, когда они переступят границу дозволенного.
Марсель ощутил себя прозревшим, ведь у него открылись глаза на тот мир, который не замечали остальными. Люди возле него оставались близорукими, а он один мог лицезреть крылатых воздушных созданий и тварей, ползающих в ночной тьме. И не важно, что все, увиденное им в этом втором, незримом для прочих мире, оказалось мистическим и страшным. Главное, он узнал достаточно, чтобы обрести веру в существование высших сил.
Дворец фей, мирно покачивающаяся в темном канале гондола и танцующие цветные огоньки над водой еще могли оказаться всего лишь грезой, но постепенный спуск в недра земли к низам избранного общества был слишком болезненным, чтобы показаться нереальным. Шею до сих пор покалывало от укусов. Поцелуи теней всегда дарили боль и отнимали кровь. В воспоминаниях о теневом обществе чернота смешивалась с яркими, чуть потрескавшимися фресками на стенах, целой чередой чарующих, таинственных образов. Марсель помнил, как тени стали целовать его в шею, и стены, расписанные фресками, закружились перед его глазами красочным хороводом. Если бы только в тот миг с ним был медальон Эдвина, то никто из теней не посмел приблизиться к нему, коснуться его кожи своими бледными, отдающими могильным холодом губами и прокусить кожу. Но медальона с Марселем тогда не было. Он остался лежать в мастерской, поблескивал на столе, и ничья когтистая лапка тогда еще не тянулась к нему. Демоны ополчились на живописца позже, когда их дружба с Эдвином возросла и укрепилась.
Марсель помнил, как Эдвин разговаривал с кем-то у теней. На один миг до него долетели обрывки разговора, тихие и смутные, будто в полусне. Эдвин назвал собеседника Кловисом и ответил на какой-то вопрос, которого Марсель расслышать не смог «никогда не надейся». А потом Кловис спросил:
— Неужели ты казнишь Бланку…во второй раз?
И Эдвин ответил:
— Нет, не ее, а ту предательницу, которая ввела ее в ваше общество. Если Бланка не хочет быть лишней, то для нее нужно освободить место. Помнишь, вас должно быть на перечет, ни одного лишнего, занято могут быть лишь то число мест, которое я назвал.
— Первоначальное число?
— Прибавь сюда любых троих, которых я разрешаю выбрать вам за три столетия. Век еще не прошел, а вы уже привели новенькую. Та, которая нашла ее, уступит ей свое место. Я не хочу, чтобы среди вас возникали лишние.
— Потому что наша сила растет?
— Потому что многие могут стать единомышленниками Шарло и счесть любую милость проявлением моей слабости. Позови Вирджинию!
Голос Эдвина становился все более отдаленным, но Марсель видел, как в бледной ладони ангела, откуда ни возьмись, появился острый стилет.
Медленно, как загипнотизированная откуда-то из темноты вышла женщина, такая же темноволосая и изящная, как все тени. Только волосы у нее были растрепаны, а не уложены в элегантную прическу, как у всех остальных дам. Вирджиния двигалась к двум господам, стоящим в углу, неуверенно, как мотылек, летящий на пламя. Может, это нестерпимое сияние, исходившее от лиц Эдвина и Кловиса, слепило ее. Они стояли во тьме, златокудрый кавалер и грустный таинственный брюнет, похожие на ангела и демона.
Вирджиния заламывала руки, ее губы двигались в безмолвной мольбе, но слов с них не срывалось. Она сильно боялась, но вот только кого? Кловиса или Эдвина?
Марсель уже проваливался в обморок и мало что мог понять, только голос Эдвина, донесшийся откуда-то издалека, вдруг стал хорошо различим.
— Смотри, как я поступаю с предателями! — произнес Эдвин.
Приговоренная упала перед ним на колени, но он даже не сделал попытки помочь ей подняться. Таким хладнокровным и неумолимым Марсель еще никогда его не видел. Эдвин секунду играл со стилетом, наблюдая, как свет свеч дробится и преломляется в остро отточенном лезвии, а потом надрезал себе запястье и приблизил кровоточащую ранку к губам Вирджинии. Она жадно приникла к порезу всего лишь на миг, достаточный срок для того, чтобы сделать небольшой глоток, а потом медленно, шатаясь, поднялась и отошла в сторону, к той самой стене, где в высоте под куполом потолка манила и очаровывала взгляд фреска с изображением царицы, попирающей дракона.