Живет, не унывая, арена цирковая. Озорные рассказы
Шрифт:
…Саксофонист крепко подгулял и не пришёл на представление. ЧП! Наутро заявляется с фингалом под глазом. Директор цирка, хоть и не музыкант, но трубит экстренный сбор, дабы блюсти моральный тонус вверенного ему коллектива. Стул в центре манежа, на нём наш герой – суд чести. Оркестр и так не полным составом, а тут невыход на работу. Ату его!..
Активные члены коллектива, которые, как известно, всегда и везде найдутся, хмурят брови, говорят правильные слова. Музыкант вместо покаяния ржёт, толком рассказать ничего не в состоянии.
Лето. Надо было как-то скрасить досуг. Музыкант скрасил – сначала красненьким, потом беленьким, потом на что хватило оставшихся денег. Разморило… А тут рейд по городу к приезду незабвенного земляка, нашего дорогого Генсека, на малую Родину, как раз туда, где гастролирует цирк. Милиция хватает всех без разбору, кто хоть раз подозрительно пошатнулся. Набралось соответствующей публики целый «обезьянник».
Сержант из камеры вызывает по одному, оформляет:
– Фамилия?
– Иванов.
– Звать?
– Иван Иваныч.
– Адрес?
– Такой-то…
Следущего:
– Фамилия… Адрес… – Так одного за другим.
Перед сержантом предстал какой-то поддатый небритый мужичонка.
– Фамилия?
– Брежнев.
– Что?! – багровеет лицом сержант.
– Леонид Брежнев, – Мужик собирается с силами и гордо приподнимает голову.
– Ах, ты!.. – сержант бах ему в глаз-на святое замахиваться!
– Фамилия?! – орёт не своим голосом.
Мужик на своём: «Брежнев!..».
– Убрать к такой-то матери! Следующий!
Очередь нашего музыканта. Стоит, улыбается, шутит:
– О! У нас тут целое поллитр-бюро во главе с Главным!
– Заткнись! – вопит сержант, – Фамилия?!
– Ну, если он Брежнев, тогда я – Косыгин!.. – Бах! И наш музыкант окосел на один глаз…
Мужичонка из клетки ноет:
– Я правда Брежнев! Какой раз из-за него в глаз получаю! Вот, паспорт ношу! – прикрывая заплывшее око, протягивает сквозь прутья изрядно покоцанный документ…
Там чёрным по белому написано: Брежнев Леонид Иванович.
Морская прогулка
Батуми. Лето. Гастроли…
На выходной день местная дирекция цирка вместе с профкомом, как это было заведено при советской власти, организовали досуг: устроили для коллектива приехавших артистов морскую прогулку. Вокруг, куда ни посмотри – красота, глаз не отвести! Что вы хотите – Кавказ, Аджарские горы, море!..
Здесь же море забегаловок с грузинскими винами, хоть залейся. Ну что за выходной без вкушения плодов Бахуса! Какая-то часть коллектива, естественно, вкусила, то есть бахнула. Кое-кто крепко. Но держатся стойко, как оловянные солдатики. Секретари профкома, комсомола, парторг-само внимание! Опекают неблагонадёжных, злым шёпотом читают им наставления, стыдят, взывают к ещё спящей в законный выходной день совести…
…Золотыми бликами играет ласковое море. Мерно тарахтит прогулочный катер, обдуваемый сладкими
Настойчивые приказы партийно-комсомольско-профсоюзного начальства: «Прекратить!» в этот день имели слабое воздействие. Плохо доходили до освободившегося пролетарского сознания клятвенные обещания ниспослать на хмельные головы все кары небесные по возвращению на сушу. А дело, надо напомнить, происходило на море.
Волна всё круче. Катер, словно на американских горках, – вверх-вниз, вверх-вниз…
Минут через сорок коллектив разделился на две группы. Одна – основная, которая с лицами цвета морской волны прилипла к бортам и, наклонившись, на разные голоса «звала Ихтиандра» и «хвалилась харчами». Среди них и суровое начальство. Вторая, малочисленная и малотрезвая, с розовыми лицами, с недоумением смотрящая на первую…
На пирс все вышли, шатаясь. Одни молчаливые и измотанные, другие весёлые и галдящие: «Хорошо прокатились!».
Итог выходного дня подвёл самый нетрезвый бывалый акробат, который, по-отечески положа руку на плечо парторгу, философски заметил:
– Ты вот страдаешь, а я нет. Почему? A-а, не знаешь!.. – многозначительно поднял он палец вверх и закончил мысль: – Ещё наш друг Шекспир спрашивал: «Пить или не пить? Вот в чём загвоздка…».
Гена
Сочи. Солнце, море, пляж. В цирке выходной…
На нагретой гальке возлежат три тела с уставшими мышцами. Расслабляются, загорают. Кемарят…
Слышат сквозь дрёму басовитый с хрипотцой голос:
– Гену погладить не хотите?
Приоткрывают глаза. Напротив солнца стоит чёрный мужской силуэт, который с интимными интонациями снова вопрошает:
– Гену погладить не хотите?
Один из цирковых, у которого ешё есть силы говорить, отвечает:
– Уже…
– Что уже?
– С утра гладили, каждый своего… Гену.
– А-а! – говорящий оказался с чувством юмора, быстро сообразил. – Да, но такого вы ещё не гладили!..
– Мужик! Тебе что, некому погладить? Тогда надо жениться… – раздаётся совет другого циркового, бывалого.
– Уже. Но у меня Гена сам по себе, жена сама по себе. Гена-кормилец!
– Так ты его ещё и за бабки даёшь гладить? Нормально, пацаны? Как мы-то до этого не додумались! Иди вон к девочкам, погладят! Мы как-то не по этому делу…
– Да мне всё равно – мальчики, девочки, тёти, дяди – лишь бы гладили.
– Слушайте, дайте я взгляну на этого извращенца! Любопытно! – ещё один цирковой, до этого молчавший, приподнимается, солнце перестаёт ему светить в глаза, он всматривается и начинает тихо трястись от хохота. Вскоре к нему присоединяются и остальные…