Живи и не бойся
Шрифт:
Они выбежали на улицу в поисках подходящего кафе, где можно было переждать грозу. Небо уже было свинцового цвета, где-то совсем близко прогремел гром. Группы туристов, одиночки и такие же, как они – парочки бежали, взявшись за руки в поисках укрытия. Дождь полил сразу, без разгона, крупными хлёсткими каплями, мгновенно намочив рубашку Максу и лёгкое платье Валери. Ворвавшись в кафе, они ещё постояли у порога, чтобы стряхнуть, насколько это было возможно, влагу с волос и одежды. Платье облепило стройную фигуру Валери, и Макс залюбовался
Они сели у окна и стали смотреть на дождь, радуясь собственной защищённости от непогоды.
Сквозь мутные от дождя окна виднелся город, словно нарисованный акварелью и уверенно смываемый чьей-то большой кистью. Макс снова посмотрел на небо и подумал, что тучи несутся к Сене, будут волновать её серые воды, и хорошо, если такой дождь не вызовет наводнения. Париж обезлюдел и выглядел одиноким, казалось, что люди бросили его в трудную минуту. Но пожалеть город было некому. Те, кто успели спрятаться под крышу, радовались, что не промокли, а те, кто бежал под зонтиком, думали только о том, как бы удержать его при таком порывистом ветре.
– Мы с тобой так редко гуляем, – улыбнулся Макс, – твой отец-банкир совсем тебя замучил работой.
– Ты же знаешь, отец тут ни при чём, я самостоятельная женщина, мне нужно зарабатывать, а не зависеть от отца. Не все же у нас свободные художники, как ты, – чуть насмешливо закончила она.
– Звание художника во Франции слишком обязывает, особенно рядом с Монмартром, я не претендую на него.
– Ну не скромничай, Бернард всегда хвалит твои комиксы. К этому тоже надо иметь талант, чтобы их расхватывали как горячие багеты.
– Здесь проявляется талант Бернарда, который умеет их рекламировать. А вообще-то я хотел бы стать настоящим художником, только для этого надо иметь идею.
– Какую идею?
– Полюбить что-нибудь так сильно, чтобы желать посвятить этому всю жизнь. Например, Дега полюбил танцы, Клод Моне – Руанский собор, а Модильяни – женщин. Или нужно быть таким смелым, как Пикассо.
– В чём же заключалась его смелость?
– В поисках стиля, он не боялся экспериментировать.
– Но я смотрю, тебе больше всех нравится Шагал?
– Нет, мне все нравятся, но в наивности и искренности Шагала столько радости и любви, что просто поразительно. После стольких несчастий, какие выпали на его долю, он остался восторженным как ребёнок. Каждый раз, когда я прихожу в оперу, удивляюсь, как это тогдашнему министру Мальро пришло в голову поручить расписать классическое здание авангардному художнику. Но в этом, видимо, и величие французской культуры, что здесь возможно всё самое неожиданное и прогрессивное.
– Думаю, Мальро купился на предложение Шагала увековечить его на плафоне вместе с балеринами, Жар-птицей и лебедями, – рассмеялась Валери.
– Да, быть увековеченным Шагалом – это дорогого стоит. Мальро счастливчик, – с удовольствием делая глоток ароматного кофе, заметил Макс.
– А я всё же думала, что ты больше любишь французских импрессионистов, – чуть насмешливо заметила она.
Макс задумался.
– Если выбирать между русской или французской культурами, то я выбрал бы вторую.
– Но разве ты не чувствуешь в себе ничего от русского отца?
– Он тоже француз во втором поколении. Только и разница между ним и французами по крови, что он знает русский язык и любит русскую литературу, как, впрочем, и я то же. Зато Франсуаза мне все уши прожужжала, что во всех своих покупках я должен предпочитать французское.
– Я согласна с Франсуазой, – помолчав, заметила Валери, – когда я была маленькой, (ты знаешь, я выросла в Кольмаре), то мечтала приехать в Париж и стать настоящей парижанкой.
– А что это значит?
– О-о, слишком много, чтобы рассказать в двух словах, – протянула она с улыбкой.
– Надеюсь, когда-нибудь у нас будет больше времени, чтобы ты мне раскрыла свои секреты, – Макс нежно взял её за руку.
– Зачем? Если ты будешь знать меня так хорошо, можешь потерять интерес, – засмеялась Валери, шутливо отдёрнув руку.
– Да, отец тоже плохо понимал маму. Всё не мог угодить с подарками. Уж как она противилась отцу, когда он ей предлагал приобрести что-нибудь кроме однотипных костюмов, которых у неё великое множество. Нет, только так одеваются благородные француженки – качественно и неброско. Отец уже и спорить перестал.
– Мы с тобой встречаемся уже сколько времени, а ты мне никогда и не рассказывал об отце. Что он за человек?
– Обыкновенный, – пожал плечами Максим, – может, отличается от других замкнутостью и какой-то разочарованностью что ли.
– А в чём он разочарован?
– Ты знаешь, мне кажется, он всю жизнь мечтал вернуться в Россию.
– Почему «вернуться»? Разве он там жил?
– Нет, не жил, но так говорят все эмигранты, подразумевая, что русские не могут жить без России. Он мне рассказывал, что в молодости, ещё в восьмидесятые годы, съездил в Советский Союз и был страшно разочарован.
– Чем же?
– Тем, что не увидел там тех людей, с которыми хотел бы провести остаток жизни. То ли коммунистическая пропаганда его напугала, то ли бедность, не знаю.
– А ты хотел бы съездить в Россию?
– Наверное, да, но вряд ли захочу там остаться, хотя, как говорят, нынешняя Россия – это не Советский Союз, да и коммунизма уже давно нет.
Макс задумался об отце. Они о чём-то не договорили на дне рождения Франсуазы.
– Ты с такой теплотой говоришь о своём отце, я даже завидую, – протянула Валери с тонкой улыбкой. Волосы её уже высохли и красиво вились вокруг лица. Табачные глаза отливали зеленоватым оттенком. Когда она так пристально смотрела, то напоминала кошку, очень красивую, с мягкими лапками, но всё же гуляющую сама по себе.