Живи как хочешь
Шрифт:
БАРОН: Семь тысяч двести.
МАКС: Отдаю вам справедливость, вы гораздо щедрее ее. Правда, вы покупали ей подарки на ее же деньги.
БАРОН: Нет, я выдал ювелиру вексель на семь тысяч двести.
МАКС: Я именно это и говорю. Серьги она вам вернет. Если сама не догадается, я ей напомню. А вы верните ей часы, чтоб было совершенно благородно. Они стоят всего триста долларов. Кольца, портсигар и запонок не возвращайте: мы сделаем вид, что о них вы забыли. За серьги вам дадут тысяч пять. Итого (считает): пять, и две, и две: девять. И ее пятьдесят: пятьдесят девять. (Соображает).
БАРОН: Чтобы быть совершенно точным, у меня девяносто шесть тысяч долга.
МАКС (Яростно): Вы могли бы сказать это сразу, а не подавать мне по столовой ложке! Наверное, не больше девяноста шести?
БАРОН: Наверное.
МАКС: Шестьдесят процентов от девяносто шести это будет почти пятьдесят восемь тысяч. У вас ничего не останется. Чем же вы будете жить?
БАРОН (Нерешительно): Может быть, мою книгу о франкентальском фарфоре возьмет Book of the Month или Literary Guild?
МАКС: Непременно, непременно. Или даже оба эти клуба. Кроме того, ее перепечатает Readers Digest, и в Холливуде вам за фильмовые права заплатят миллион долларов. Но если ваш писательский гений не будет сразу признан, что тогда? Что тогда?
БАРОН: Не знаю.
МАКС: Ну, хорошо, вы забудете отдать этой скряге и часы. (Все более яростно) Вы не подрядились быть джентльменом! (Почти кричит). Ну хорошо, я вам дам полторы тысячи взаймы! Разумеется, без отдачи! Это половина моих сбережений.
БАРОН (Он тронут, но говорит иронически): По какой причине такая милость, old fool?
МАКС: По той причине, именно, что я old fool!.. Кроме того, я сегодня чувствую себя перед вами виноватым… Все равно в чем, это не ваше дело!
БАРОН: Кстати, вы мне как-то говорили, будто у вас всего две тысячи сбережений.
МАКС; Я на всякий случай обычно говорю немного меньше. У меня есть три тысячи. Я вам отдам половину! Вы мне вернете, когда женитесь на другой богатой южноамериканке!.. Больше я вам не дам! И не просите! Почему я вам должен отдавать мои трудовые сбережения?
БАРОН: Да я ничего у вас и не возьму. Я очень тронут, но это для меня не выход.
МАКС (Кричит): Какое мне дело до того, что вы тронуты? Если кредиторы не согласятся, то кончайте с собой! (Орет диким голосом). Или идите ко всем чертям! (Успокаивается). Дайте мне еще виски.
ЗАНАВЕС.
Салон баронессы. После предыдущей картины прошло несколько дней. Восемь часов вечера. За столом Макс и Аптекарь. На этот раз и у
АПТЕКАРЬ: Что вы вообще можете понимать в болезни этой баронессы? Какое право вы собственно имеете говорить о психиатрии? Знаете ли вы, что такое кататония?
МАКС (потягивая коньяк): Нет.
АПТЕКАРЬ: Знаете ли вы, что такое экопраксия?
МАКС: Нет, и горжусь этим.
АПТЕКАРЬ: Знаете ли вы, что такое дезоксикортикостерон?
МАКС (возмущенно): Такие слова должны быть запрещены Конгрессом! Но до психиатрии мы говорили о политике и литературе. Знаете ли вы, в каком году был заключен Утрехтский мир? Читали ли вы полное собрание сочинений болгарского поэта Петко Рачева Славейкова? Какое же вы имеете право говорить о политике и литературе?
АПТЕКАРЬ (смотрит на него): Вы болели раза два воспалением легких. У вас расстроенная печень. Вам, верно, уже вырезали желчный пузырь?
МАКС: Воспалением легких я болел только один раз. Печень у меня действительно не в порядке, но желчного пузыря мне не вырезывали. Вы угадали на пятьдесят процентов. Если бы я пытался угадывать болезни знакомых по их лицу, то, по теории вероятности, быть может, на пятьдесят процентов угадал бы и я, не имея глубоких медицинских познаний и вашего пронизывающего душу и тело взгляда… Вероятно, вы, как все старые психиатры, считаете всех людей психически ненормальными? (подливает ему коньяку).
АПТЕКАРЬ: Разумеется… Нет, я больше пить не буду. Я выпил три стакана. Этого совершенно достаточно для того, чтобы жизнь казалась несколько менее отвратительной, чем она есть.
МАКС: Вы и в молодости не были весельчаком, но с годами это у вас, повидимому, очень усилилось. Хорошо, что вы стали аптекарем. Не знаю, как другие люди, а психиатры действительно с годами понемногу сходят с ума. У вас, повидимому, мания в том, что вам кажется, будто вы всех людей видите насквозь. А какая мания у меня?
АПТЕКАРЬ: У вас явно выраженная форма Дон-Кихотизма.
МАКС: Это излечимо?
АПТЕКАРЬ: Нет.
МАКС: Опасно для окружающих?
АПТЕКАРЬ: Опасно только для вас самих и особенно для вашего кармана.
МАКС: Может быть, вы и правы… Так вы думаете, что баронесса не поправится?
АПТЕКАРЬ: Это скоро выяснится. Сейчас у нее полная амнезия. Все зависит от того, какую порцию Квиеталя ей подлили.
МАКС (очень сердито): Вы сегодня уже во второй раз намекаете, что ей кто-то подлил Квиеталя! Что за вздор! Она просто ночью, в полутьме, сама, вместо десяти капель, налила себе гораздо больше.
АПТЕКАРЬ: Ее горничная однако сказала, что в бутылочке баронессы оставалось разве только капель тридцать. Такая доза не могла вызвать длительной амнезии.
МАКС (еще более сердито): «Капель тридцать»! Кто их считал? Может быть, их было шестьдесят? Скажите прямо, на что вы намекаете?
АПТЕКАРЬ: Я ни на что не намекаю, и вообще все это меня совершенно не интересует. Я отпускал Квиеталь по рецептам, рецепт у меня, конечно, сохранился. Какое же мне дело до того, сама ли отравилась эта малопривлекательная женщина или ее отравили?