Живодерня 2
Шрифт:
Усевшись рядом с ним, Илья искоса поглядывал на его доброе лицо с лохматыми бровями и старался вспомнить, где мог встречаться с ним… Возможно, давно, в другой обстановке…
— Парамон, — негромко сказал Илья. — Точно. Это же Парамон! Илья, наконец признав своего товарища, помогавшего ему бежать из психбольницы, где из Ильи чуть не сделали идиота. А ведь он мог бы вот так же, пуская слюни, стоять в рядах фашистов возле памятника императрице и вслушиваться в бред лидеров.
При упоминании его имени Парамон вздрогнул и взглянул
— А, Илья, здорово, — бровастый человек, ничуть не удивившись встрече, протянул ему руку. — Опять из меня роман прет, прямо не могу. Видать, снова к психиатру идти нужно, чтобы на обследование направил. Слушай, ты погоди минутку, а, сейчас главу только допишу.
Парамон опять склонился над тетрадью.
“Да-а, — подумал Илья. — Тяжелый у Парамона недуг, никак излечить не могут. Интересно, сколько он уже романов написал?”
Внимание Ильи привлекла девочка в платьице с надувным красно-черным мячиком в руках.
“Глюка?! — подумал Илья. — Странно. И не холодно ей в платьице?..”
— Ты говоришь, Глюка? — вдруг повернулся к Илье Парамон, перестав писать и захлопнув тетрадь.
— Да, — сказал Илья, хотя ничего он не говорил, а только подумал. Впрочем, у него могло вырваться непроизвольно.
— Глюка погибла четыре года назад. Гликерия попала под машину… За мячиком на проезжую часть выскочила, а тут как раз грузовик…
— Как под машину?.. А это кто, по- твоему?..
Он повернулся и посмотрел в аллею, где только что видел девочку, но там никого не было.
— Да, — продолжал жизнерадостный Парамон. — Она погибла через несколько дней после смерти отца Семы Никакого. Ты его знал?
— Немного. Бедная девочка… — покачал Илья головой. — А ты все пишешь?
— Да, как привяжется — не отвязаться никак, — досадливо махнул рукой Парамон. — Прямо, хоть кричи! Вон роман пишу, не успокоиться.
— А о чем роман-то?
— Продолжение того, что в дурдоме писал. Вторая книга.
— А чем кончится роман? — спросил Илья, с улыбкой глядя на Парамона.
— Кончится хорошо, — заверил его Парамон, но, подумав, добавил: — А может плохо… Словом, кончится.
Этот ответ Илью удовлетворил.
— Кстати, а как капитан Свинцов поживает, ты с ним не видишься?
— Поживает в гармонии с окружающими его насильниками, ворами и ублюдками. Не тужит. Он теперь уже майор. Ополчение распустил. Николка-Сфинкс, вон, тоже без дела шляется. Раньше все смотрел, запоминал… ну ты иди, а то тебе на поезд.
— Да-да, конечно, — машинально проговорил Илья, даже не подумав о том, откуда Парамону может быть известно, что он уезжает. — Ну, давай прощаться, Парамон. Спасибо тебе за то, что спас меня из психушки. Без тебя я бы оттуда не выбрался… И вообще.
Парамон добро глядел на него из-под лохматых бровей.
— Ну, прощай.
Они пожали друг другу руки.
— Может быть, уже не увидимся, — покачал головой Илья.
— Увидимся, — заверил его Парамон. — Ты никуда больше не заходи, дуй пешком прямо до метро “Гостинка”, а там, знаешь куда.
Илья вышел из садика. От этой встречи со старым сумасшедшим, повернутым на писании романа, стало весело и хорошо.
В Новгород Илья приехал поздно вечером и сразу с вокзала направился к матери. Они не виделись почти полгода, хотя Илья иногда звонил ей из Петербурга, но редко. От этого он чувствовал свою вину. Отца он не помнил, он ушел, когда ему был один год — мать воспитывала его одна. Теперь она жила в однокомнатной квартире в новостройках и очень обрадовалась нежданному появлению сына.
Они проговорили почти до середины ночи. Илья хотел узнать у матери что-нибудь про ту ночь, когда перед их домом сгорел цирк, но она не смогла ничем помочь. Он узнал только, что в деревянном доме, где они жили так и продолжает жить ее сестра Соня с семьей, теперь им принадлежит весь старый дом.
Почти до самого утра Илья ворочался на диване, где постелила ему мать; тело будто бы плыло, в ушах слышался перестук колес, на сердце было неспокойно и тоскливо.
Тетя Соня была дома. Старушка с трудом передвигалась при помощи костылей и узнала племянника не сразу. Потом распричиталась, пригласила в комнату, стала расспрашивать о его жизни, рассказывать о своих болезнях и недугах — а их у нее оказалось великое множество.
— Тетя Соня, скажите, а что у вас на чердаке? — спросил Илья, терпеливо выслушав ее жалобы.
— Что там?.. Да разный хлам. Всегда хлам был, и сейчас хлам. Мы оттуда ничего и не выбрасываем. Как был хлам, так и есть…
Неслось вслед Илье, поднимавшемуся по лестнице вверх. Лестница скрипела от старости и возмущения, она не привыкла к тому, что на нее наступают ногами.
Илья открыл дверь на чердак, зажег свет. Тусклая лампочка слабо осветила неимоверный чердачный бардак. Сюда уже несколько поколений сносили, все что нужно выбросить, но почему-то жалко: стул с ломаной ножкой, тумбочка, неподдающиеся ремонту старые напольные часы, торшер, огромное мутное зеркало… Все эти вещи, обреченные на вечный покой, почему-то не выбрасывались на помойку, а находили успокоение здесь, в родовом склепе старых вещей. Все это было покрыто толстым слоем пыли. Илья пробирался через завалы хлама, вспоминая, где в детстве прятал свои самые ценные, самые дорогие вещи.
Добравшись наконец в угол, он открыл ящик старинного бюро… Сердце приятно и тоскливо заныло. Что-то, загрохотав, упало на пол. Илья нагнулся и поднял банку из под монпансье. Он потряс ее возле уха, послушал, как в ней что-то гремит, после чего открыл…
— Боже мой! Ведь это зуб, мой зуб!.. — грустно прошептал Илья.
Сколько всего в этой жизни отделяло его от мальчика, положившего свой выпавший молочный зуб в эту коробочку. Илья чувствовал себя стариком, прожившим уже свою жизнь… Но где же кукла?! Где?!