Живописец смерти
Шрифт:
— Господи, — шепчет она, — вот бы он снял девицу прямо сейчас…
«Мерседес» сворачивает к вокзалу, прибавляет скорость на повороте и начинает петлять между домами. Тормозит перед девушкой, вжавшейся в стену, укрывшейся под козырьком, проезжает мимо на скорости пешехода, но не останавливается. В глубине улицы стоит еще одна, но она исчезает в парадном, когда налетает внезапный порыв дождя, сильный, неистовый, чуть ли не с градом.
Инженер остановился.
Вижу только красные стоп-огни сквозь темную пелену ливня. Сгибаюсь над рулем, почти утыкаюсь носом
— Он ее подцепил? — спрашиваю я. — Взял в машину?
— Не знаю… Ничего не видно! Машина, однако, стоит…
Схватившись за раму, она высовывается из машины почти по пояс, потом, отфыркиваясь, садится на место.
— Девицы не видно… По-моему, он ее снял. Внимание, должно быть, сейчас отъедет…
— Комиссар, вот неожиданная встреча!
Меня швыряет вперед, я стукаюсь головой о ветровое стекло, удар такой сильный, что из глаз брызгают слезы, боль отдается до кончиков зубов. Инженер сует голову в окошко со стороны Грации, улыбается, глядя ей прямо в лицо.
— Представляете: такой ливень, что я заблудился! А ведь живу тут неподалеку… Спросил у синьорины, как выехать на дорогу, но она не в состоянии отвечать, тогда я подошел к вам, и на тебе! Вы ведь не за мной следите, а?
Я утрачиваю дар речи. Грация натягивает футболку на подбородок, прикрывает лоб одной рукой. Другую прячет под курткой.
Проходит целая вечность.
Инженер первым нарушает молчание.
— Но, может быть, вы приехали сюда, чтобы удовлетворить потребности, более чем естественные даже для комиссара полиции, а я вам мешаю. Попробую как-нибудь выпутаться: вот увидите, рано или поздно я вернусь на дорогу. Доброй ночи, комиссар, привет супруге…
И он исчезает, растворяется в пелене дождя. Я шмыгаю носом.
— Ублюдок… кусок дерьма, сукин сын, ублюдок…
Щелчок предохранителя между ног у Грации.
— Вот увидишь, мы его поймаем. Он теперь знает меня в лицо, но я надену парик, темные очки… Будь спокоен… Вот увидишь, мы его поймаем.
Сижу в одной майке у Бонетти. Разжимаю и сжимаю кулак, рука у самого плеча перетянута жгутом. Пластиковая упаковка шприца хрустит у Бонетти в пальцах. Я дрожу как осиновый лист. Он:
— Знаю, это звучит абсурдно, но тот факт, что тебе так плохо, кажется позитивным… честное слово. Твоя болезнь для настоящей развивается слишком быстро. Нужно время, чтобы проявились все симптомы, какие есть у тебя, и это заставляет меня думать, что твои тахикардия, повышенная температура, мышечные спазмы — психосоматического происхождения. Разумеется, по большому счету это ничего не меняет. Такой невроз может быть не менее опасен.
Сильная, тягучая боль: игла входит в вену. Мне всегда нехорошо, когда я сдаю кровь. Вцепляюсь в подлокотники кресла, стараюсь думать о другом. Бонетти мне помогает.
— Слышал, ты встречаешься с какой-то девицей.
— Да, то есть нет…
— Да или нет? Ты с ней спишь?
— Какое это
— Значит, да. Это у тебя серьезно? Тебе бы это пошло на пользу…
— Мне тридцать семь лет, ей двадцать два. Между нами пятнадцать лет разницы.
— Ну и что? С Лаурой вы ровесники, а у вас все пошло наперекосяк. Она тебе нравится?
— Да… то есть не знаю. Я должен все для себя прояснить.
Целый день в кадастровом бюро разглядываю план, прикидываю, как можно было вынести труп девушки из многоквартирного дома воскресным утром, может быть, пока жена и трое детей отлучились погулять. Как, в самом деле? Завернув в большой ковер из гостиной?
Может быть, позже, вечером, когда на улицах пусто.
А где он ее спрячет? В шкафу? Под кроватью? В квартире шесть комнат и два туалета, но там, кроме него, живут четверо. Жена. Трое ребятишек, которые играют повсюду. Еще гувернантка.
Записи профессора: «Джеффри Дамер разрезал своих любовниц на куски, складывал в мешки для мусора и выносил на помойку, объясняя, что это — протухший корм для кошек».
Нет. Инженер живет не один. Брызги крови на потолке в кухне, окровавленные ножи, которые нужно чистить; мешки, которые нужно где-то хранить. «Милый, что делает эта голова в микроволновке? Папа, в морозильнике рука… чья она?»
Профессор: «Джон Джордж Хейг растворял трупы своих жертв в кислоте…»
Нет. По той же причине. «Папа, растворяй поскорей синьорину, я сейчас написаю в штанишки…»
— Вам известно, что вы — первый человек, который смеется, изучая карты кадастра?
Служительница смотрит на меня, а я дергаю головой: мышцы шеи конвульсивно сжимаются. Смеюсь? Я смеюсь? Что тут смешного?
Профессор в своих записях: «Бела Кисе в Венгрии в начале двадцатого века спрятал семь трупов на чердаке…»
Нет. Единственная квартира в доме, откуда есть доступ на чердак, — это мансарда, а инженер живет на четвертом этаже, как раз посередине здания. Поэтому не подходит и последняя запись: «Безупречный гражданин Джон Реджинальд Кристи, возможно самый отвратительный из серийных убийц после садиста Вэчера, убил шесть женщин, имел сексуальные сношения с телами и закопал их в подвале».
А инженер? Как бы он доставил студентку в подвал? На лифте?
На память приходит старая песенка группы «Роллинг Стоунз» про японца, который съел свою невесту по кусочкам. Я замечаю, что снова смеюсь: кажется, начинаю уставать. Взгляд падает на примечание под планом дома.
«Ремонт перекрытий, штукатурка, покраска в соответствии с градостроительными нормами, и т. д., и т. п., проект прилагается».
Дата: май 1987 года.
Шейные позвонки у меня трещат, когда я поднимаю голову и гляжу на темные облака, мчащиеся по кобальтово-синему небу за серой чертой водосточной трубы. Ступая по мокрой траве газона, примыкающего к задней части дома, я промочил носки и теперь болезненно вздрагиваю при каждом движении. Уже половина первого, но солнце еще не показывалось.