Живописец смерти
Шрифт:
Я вздыхаю. Опускаю веки, но тут же поднимаю их: режет глаза.
В самом деле, Грация права.
— Что это был за фургон? Я хочу сказать, была ли на нем надпись…
— Конечно была. Предприятие, торгующее садовым инвентарем…
— Садовым инвентарем? Зачем инженеру садовый инвентарь, если у него нет сада?
Я срываюсь на крик. Грация берет меня за руку, но я резко отстраняюсь.
— Я скажу тебе, что было в том фургоне… лопата, заступ, мотыга, вот что! И знаешь зачем?
Грация кивает, держа палец во рту, потому что я, вырывая руку, сдернул
— Да, — шепчет она, — инженер потерял голову, он хочет выкопать труп, а потом уничтожить.
— Умница. И теперь мы должны глядеть в оба, чтобы помешать ему.
Грация в своей «диане» расположилась позади дома, чтобы приглядывать за подвальным окошком. Она туда отправилась с неохотой:
— Я бы предпочла остаться здесь, с тобой…
Я должен все для себя прояснить.
Последняя сигарета, скомканная пачка летит на асфальт.
Спертый воздух внутри машины, пропитанный табачным дымом и потом, стискивает горло, будто чья-то рука.
Инженер опять подходит к парадной двери, высовывается, подняв голову и наморщив нос, будто мышь в мышеловке. Заметив меня, скользит по мне взглядом и отступает.
Попался, ублюдок.
Скоро сломаешься.
Звоню Грации на сотовый.
— Все в порядке?
— Да, все отлично. Он в подвале, что-то там делает, потому что закрыл окошко. Но наружу пока ничего не выносил.
— Хорошо.
— Я хотела бы сейчас быть с тобой. Я должен все для себя прояснить.
— Не спускай с него глаз. Скоро все кончится.
Я заснул. Привалившись спиной к дверце, приложив затылок к холодному стеклу, вытянув ноги на соседнее сиденье, я проспал не знаю сколько времени. Проснулся внезапно, с бешено колотящимся сердцем, жадно глотая воздух разинутым ртом.
Открываю глаза и ничего не вижу. Темный туман, припорошенный чернотой. Стемнело.
Часы на приборной доске: почти десять.
Бросаюсь к ветровому стеклу, вглядываюсь — подъезд, ступеньки, домофон. Огонек над звонками дрожит в слезящихся глазах, размывая контуры всего, что я вижу. Но ее я вижу, черную полосу посреди светлого дерева парадной двери, и более темную вертикаль неплотно прилегающей створки. Подъезд открыт, и он, ублюдок, уже спустился по ступенькам и стоит на тротуаре.
С пластиковым мешком на плече.
Я выскакиваю из машины, и инженер застывает на месте, услышав, как хлопнула дверца. Смотрит на меня расширенными глазами, глазами загнанного зверя. Перебегая через улицу, я вижу, как он топчется в нерешимости, снимает мешок с плеча, будто собираясь закинуть его куда подальше. У него вырывается вопль отчаяния, он прижимает мешок к груди обеими руками и бежит к подъезду. Я бегу следом, согнувшись, едва касаясь подошвами асфальта: только бы успеть перехватить — и настигаю его на ступеньках, обрушиваюсь на него всей тяжестью, прижимаю к парадной двери, и та распахивается.
Мы летим кубарем в темный подъезд, я сверху, вцепившись в его пиджак, он внизу, подо мной, брыкается и вопит:
— Отпустите
Слышу, как мешок падает, катится по полу, исчезая в темноте.
Инженер пытается укусить меня за руку. Бьет каблуком в челюсть, и я чувствую на губах сладковатый привкус крови. На всех этажах открываются двери. Кто-то зажигает свет, лампочка с жужжанием вспыхивает, и я вижу черный пластиковый мешок в глубине коридора, почти у самой двери в подвал.
Я еще крепче вцепляюсь инженеру в пиджак, наваливаюсь на него, бью головой в лицо, отпихиваю в сторону и бросаюсь к мешку.
Под пальцами что-то мягкое, что-то длинное и сухое, что-то круглое.
Инженер толкает меня, пытается выхватить мешок, но я круговым движением руки припечатываю его к стене.
— Карабинеры! — вопит он. — Вызовите карабинеров! Помогите!
С рычанием я раздираю ногтями черный пластик. Бумажные пакеты, какие-то рейки, шпатель — и земля, уйма земли сыплется на пол парадного. Инженер смотрит на меня, ошарашенный, кровь запеклась у него под носом, губы дрожат. Грация пробирается между жильцами, которые, прямо в халатах, спустились со всех этажей, хватает инженера за руку, отводит в сторонку.
— Она все еще там, — кричу я, — он ее выкопал, но она все еще там!
Бросаюсь к подвалу, но дверь на замке. Инженер догоняет меня, хватает за плечо.
— Вы не имеете права! — орет он. — Не имеете права без ордера! Это мой дом!
Я отпихиваю его, трясу замок. Потом поворачиваюсь, вижу Грацию, подбегаю к ней, сую руку под застежку куртки, обдирая пальцы о зубцы молнии. Выхватываю пистолет и, прежде чем она успевает меня остановить, всаживаю пол-обоймы в замок.
Оглушительный грохот.
Крики.
Сирена: прибыли карабинеры.
Пинком распахиваю дверь в подвал — и словно ледяная рука стискивает мне внутренности.
Земляного пола больше нет. Поверх него, зернистый, волнообразный, неровный, положен непроницаемый слой цемента, еще сырого.
Обернувшись, встречаю взгляд инженера. Он тоже дышит тяжело, и в какой-то миг на губах его мелькает торжествующая улыбка, но тут же улетучивается, когда он соображает, что пистолет по-прежнему зажат у меня в руке, свободно свисающей вдоль бедра, и я не забываю об этом. Но поднять руку я не успеваю. Грация расталкивает карабинеров, уже заполнивших коридор, и с воплем «Нет, Ромео, нет!» сшибает меня с ног.
Я валюсь в подвал, и в тот же самый момент гаснет свет. Я погружаюсь в кромешную, непроглядную тьму, пропитанную сырым, вязким запахом цемента.
И кричу так, как никогда в жизни не кричал.
Отстранен от работы.
Отдан под суд.
Отправлен в отставку.
Помещен в больницу.
Почти целыми днями я гляжу на небо из окна и насвистываю generique. Я поставил эту мелодию на повтор, так что могу слушать ее бесконечно, целыми днями, даже ночью, пока кто-нибудь не придет и не выключит проигрыватель. Потому что теперь я сплю. Напичканный валиумом, все-таки сплю.