Животная любовь
Шрифт:
Я видела, как моя надежда на спасение то совсем близка, то опять исчезает, кажется — вот-вот ухватишь ее за хвост, ан нет; и действительно, детектив откашлялся:
— Да какое это имеет значение, сейчас речь идет о вас; не бойтесь, сразу-то они вам голову не оторвут. Ну что ж, документ, удостоверяющий личность, кошелек. Я вижу, сумочки у вас нет?
Он вытащил из стопки брошюр бланк протокола, а из нагрудного кармана — шариковую ручку. Я положила рядом со свечами свой паспорт и горстку мелочи и дала волю слезам — а вдруг поможет.
— Извините меня, пожалуйста, — причитала я, — такую кошмарную историю вы рассказали… Конечно же, вы были хорошим, добрым офицером…
Тут я замолчала, потому что презрение, которое я, по крайней мере
— Ну, ну, — сказал он, — вы весь паспорт вымочите.
Я ждала чего угодно, только не этих слов. Я тут же приободрилась, подняла голову, увидела, что детектив тем временем заполнил протокол, и запричитала:
— Почему вы так подло поступаете… меня тут же выкинут на улицу… стыд-то какой… бедная моя старенькая бабушка… делайте со мной всё что хотите, только не это…
Я вскочила, схватила детектива, который тоже привстал, за пиджак и приблизила к нему свое заплаканное лицо.
Детектив положил свои ладони на мои стиснутые кулаки, разжал мне пальцы, оттолкнул меня от себя на расстояние вытянутых рук и снова взглянул на меня, как смотрит укротитель львов на беззубого зверя.
— Еще не все, — сказал детектив, хлопнув ладонью по протоколу, — здесь кое-чего не хватает. Погодите, я вам всё объясню, чтобы вы меня правильно поняли. Помните, куда вы спрятали свечи? Вот, это ведь самый популярный способ. Сюда приходят полячки, ну, не только они конечно, так они берут нижнее белье с полок, идут в туалет, переодеваются, спускают за собой воду, а потом у нас все унитазы засорены, сантехники тоннами из дырок старые лифчики достают.
Слова детектива удивили меня, но это было, скорее, приятное удивление, — мне показалось, что они более чем прозрачно намекали на то, что сейчас произойдет, да я и не против была, я ведь уже давно ожидала чего-то подобного от такого мужчины, как этот; теперь я хоть понимала, в чем дело, вот и хорошо, я хоть успокоюсь, и можно будет в кои-то веки строить дальше наши с ним отношения на принципиально другой, более выгодной для меня основе.
— Ах вот в чем дело! Мне скрывать нечего. И лифчики мне вообще не нужны, — воскликнула я даже с каким-то воодушевлением, скинула пальто, скрестила руки на животе и уже собиралась одним движением стянуть с себя джемпер, под которым у меня ничего не было. Но этот номер не прошел, детектив схватил меня за край джемпера и потянул вниз. Его раскрасневшееся лицо коснулось моих волос.
— Нет, — сказал он, — вот как раз это я совсем не имел в виду, дослушайте меня, пожалуйста, до конца Нужно произвести личный обыск — так написано в инструкции, а здесь вот, в протоколе, есть особая строчка, и тут должна стоять пометка, без этой пометки протокол о расследовании кражи считается неполным, и ни вы, ни я не имеем права его подписывать. Мне дозволяется производить личный обыск только в том случае, если это лицо одного со мной пола либо ребенок; лиц женского пола, переступивших порог половой зрелости, я обязан передавать своей коллеге. Вот в этом новом правиле, моя дорогая, и заключается вся сложность, потому что я-то вам верю, что, кроме свечей, вы ничего не украли, и если общая стоимость украденного не превышает пяти марок, то я имею право решать все вопросы сам, такие правонарушения в моей компетенции, при условии, что преступник раскаивается, и если он подписывает распоряжение о запрете посещения универмага, тогда я могу расценить нарушение как незначительное и не передаю дело в полицию, а направляю в арбитражную комиссию предприятия, где нарушитель работает. Понимаете, несмотря на то что этот старый хрыч, завотделом хозтоваров, вас мне выдал и потом видел, как я вас схватил, я все равно мог бы вас отпустить, но только после личного обыска, которому здесь вы подвергнуты быть не можете, потому что я — лицо мужского пола, вот в чем загвоздка.
— А что, женщин-детективов у вас нет? — тихо спросила я. Вот опять мне в душу закрался этот неясный страх, который появлялся и раньше, мне показалось странным, что эта бессмысленная бюрократическая чушь с такой легкостью слетает у детектива с языка.
— Нет, к сожалению. Кроме меня, на этом объекте трудятся еще двое; один из них сегодня болен, а другой тоже отнюдь не женщина, — ответил детектив с нескрываемой иронией.
— Но это же противоречит всякой логике. Раз у вас тут одни дядьки воров вынюхивают, то этот ваш гнусный личный обыск вам вообще никогда не сделать, если вам в лапы попалась женщина, — разозлилась я.
— В инструкциях всегда мало логики, а вы — мой первый вор женского пола, так что придется подключить полицию, у них там есть сотрудницы, специально для таких как вы. — Детектив хитро заухмылялся, и, окончательно осознав, что перспектива вернуться назад, в родную армию, для него много важнее, чем моя судьба, и даже моя цветущая женская грудь ему неинтересна, я снова начала рыдать.
Да что же это такое, в конце концов! Что я за человек такой, если не в состоянии пару свечей украсть — меня обязательно поймают, и даже этого хмыря неспособна соблазнить, этого бывалого армейского служаку! Пузо голое ему показываю — а он ничего, никак его не разжалобить, слезы горькие проливаю литрами — всё впустую.
Мне стало вдруг так плохо, такое отчаяние, такая безнадежность навалилась на меня, такая бездонная печаль, что я, уже безо всякого тайного умысла, высоким, звенящим голосом высказала то, что в тот момент овладело всем моим существом:
— Ладно, тогда я покончу с собой.
Я до сих пор не знаю, то ли эта фраза его доконала, то ли мое нытье надоело, или это была часть его коварного плана, а может быть, сработала интуиция, но детектив вдруг схватил телефонную трубку и, когда я в ужасе уставилась на него, сказал мне:
— Подожди-ка.
— Что вы делаете?! — завопила я, решив, что он сейчас позвонит в полицию.
Детектив помотал трубкой:
— Успокойся, я кое-что придумал. Там, внизу, одна телефонистка работает, хорошая такая, скромная девушка, и она мне кое-чем обязана. Я ее сейчас вызову, попрошу тебя обыскать, и, если всё в порядке, мы с тобой спокойненько подпишем протокол для арбитражной комиссии — и ни полиции, ни суда, просто тебе впредь неповадно будет, и всё…
— Вы так думаете? — перебила я детектива, не чувствуя в душе особого облегчения. Почему он перешел на «ты»? И опять что-то трудноуловимое, бестелесно тягостное, не имеющее ни формы, ни запаха, повисло вокруг меня, неслышно, на цыпочках подкралось ко мне и настолько обострило мои и без того оголенные до предела органы чувств, что я уже не в состоянии была отличить реально происходящее от жуткого кошмара.
Детектив набрал номер из нескольких цифр, сверяясь с какой-то бумажкой, обеими руками прикрыл трубку и стал ждать. Я напряженно вслушивалась, но — то ли оттого, что я слишком далеко от него сидела, то ли оттого, что он изо всех сил старался сделать так, чтобы я ничего не расслышала, а может быть, оттого, что он просто разыгрывал комедию, — я не услышала никакого гудка.
— Кристина? — прошептал детектив. — Да, это я, да-да. Кристина, у меня к тебе маленькая просьба… Нет, лучше будет, если ты сама сюда придешь… А-а, ты там одна… А ты не можешь поручить пока сторожу принимать звонки? Так, понятно, разговор заказан, с Румынией? Понимаю, понимаю… Что ты говоришь… и шеф до сих пор здесь, ждет этого разговора, специально задержался?.. Ну да, конечно, это важно… Ей лет не больше, чем твоей дочери… Да нет, так тоже можно… Хорошо, тогда так и сделаем, как ты предлагаешь… Спасибо, до встречи, ага!