Животное
Шрифт:
– Эй! Как ты там? – крикнул мой спутник, нервно водя языком по губам. – Все в порядке?!
– Не думаю, – отозвался я, глядя в сторону корпусов и тут почувствовав, как пространство вокруг словно на мгновение сместилось, а потом вернулось уже более четким. Сначала я не мог понять – что же изменилось, но потом отметил, что дома стали выглядеть не такими ветхими и откуда-то появился приглушенный звук льющейся воды. Он был хорошо знаком, но я никак не мог провести аналогии, хотя ощущения были, несомненно, приятные.
– Вы это слышите? – Риелтор схватил меня за плечо и кивнул в сторону ушедшего коллеги. – Как думаете, нам стоит посмотреть, не нужна ли помощь?
– Именно так. Идем, – отозвался я и, подавая пример, решительно двинулся вперед. – Не станем же мы стоять тут вечно.
– Может быть, стоит позвонить в местное отделение милиции? – неуверенно сказал риелтор, пыхтя у меня за спиной. – Так, просто на всякий случай. Мало ли что может быть?
– Наверное, все-таки пока не стоит. Посмотрим.
Мой ответ прозвучал как-то глухо и в то же время весомо.
Если попутчику и было что еще сказать, он от этого воздержался, и мы в тишине дошли до развилки, где я остановился, почувствовав сильный тычок в спину.
– Ну, что там? – прошептал риелтор и опасливо выглянул сбоку.
– Всего лишь фонтанчик, – пояснил я, завороженно глядя, как из воткнутого в центр мятой металлической плошки стебля одуванчика пролегает широкая дуга воды, с брызгами разбивающаяся о плитку дорожки. Сколько раз мы делали так в детстве? И не сосчитать. А по популярности с одуванчиком могло соперничать разве что затыкание дырки пальцем, чтобы воды накопилось побольше и струя, может быть, даже достала до соседнего корпуса. Сейчас же была просто арка, под которой так здорово и весело бегать в знойный день, а по дорожке рядом струились разноцветные полоски радуги.
– Что значит «всего лишь»? – возмущенно воскликнул риелтор. – Коммуникации ведь не работают!
– Я это уже слышал. И тем не менее фонтанчик действует.
– А там что? – Попутчик сделал пару шагов в сторону и указал дрожащей рукой на край дома. – Кровь!
– Все может быть, – неопределенно ответил я, не отрывая взгляда от фонтанчика.
– И где мой помощник?!
Голос риелтора набрал оглушительную силу, а потом он сник и выглядел каким-то потерянным и жалким.
– Они не могли его убить. Может быть, он преследует…
Наступила тишина, и я некоторое время слышал только плеск воды, перемешивающийся с громким дыханием и, возможно, всхлипами риелтора. Впрочем, он и его товарищ интересовали меня сейчас мало. Гораздо важнее было другое – сопровождающий оставался теперь единственным лишним здесь элементом, и только после его исчезновения можно, наверное, ожидать возможность получить то, зачем я сюда приехал.
Что-то стукнулось о плитку дорожки и отскочило мне на штаны, потом еще раз. Оглянувшись, я увидел небольшие куски кирпича и недоумевающе посмотрел на риелтора, от затылка которого только что отскочило что-то подобное. Он завертелся по сторонам и вскрикнул от возмущения или испуга:
– А это еще кто такие?
Я посмотрел в направлении его вытянутой, подрагивающей руки и увидел группку маленьких девочек, выстроившихся у широкого окна холла второго этажа. Стекло там было разбито, но зловещие осколки торчали по периметру рамы, несомненно представляя серьезную опасность для детей. Они были все в одинаковых белых рубашках, напоминающих пионерские, а косички с пышными яркими бантами невольно ассоциировались с праздником – может быть, даже с первым сентября. Только при чем тут школа?
– Противного дядьку не боимся мы! – нестройным хором запели дети. – Прокололи шины у его машины!
– Что?!
Риелтор растерянно заморгал глазами, и по его щекам начали разливаться неприятные красные пятна, а потом с удивившей меня решительностью, больше похожей на какую-то странную обреченность и усталость, он направился к полуразрушенному входу, громко хрустя битым камнем.
– Вот вы у меня сейчас дождетесь!
А я стоял и просто смотрел, как привезший меня в старый пионерский лагерь человек в последний раз мелькает внутри корпуса, вроде бы начав подниматься по покосившейся лестнице на второй этаж. Девочки некоторое время молча разглядывали что-то поверх параллельного корпуса, а потом одновременно повернулись ко мне спиной, видимо, услышав разъяренный вопль риелтора:
– Как вы сюда пробрались и что с моей машиной?!
Потом раздался душераздирающий вопль на втором этаже корпуса, где я провел когда-то целых две смены, слышался гулкий шум, а рубашки на спинах детей странно колыхались, словно под напором ураганного ветра. Потом все стихло, и девочки медленно развернулись ко мне, заставив ахнуть и невольно отступить назад. Их симпатичные добрые личики, как и белоснежные рубашки, теперь были вымазаны зловещими пятнами крови, кажущимися неестественно-темными и размазанными отпечатками детских ладошек. Жутковатое зрелище, к которому, наверное, нельзя быть готовым. Ведь, в конце концов, подобные вещи применительно к взрослым воспринимаются совершенно иначе. Хотя, собственно, в чем разница?
Может быть, дело просто в неких стереотипах из того же кинематографа или общего понимания детства? Да, наверное, это так. Однако, пожалуй, что было еще хуже – теперь я узнал всех этих детей. Вот та пухленькая справа очень похожа на мою одноклассницу, с которой вышел неприятный инцидент во время уборки класса, а эта гораздо больше, чем Ди, напоминает мою первую любовь. Да и остальные дети, несомненно, легко связывались с зарябившими воспоминаниями о школе и пионерском лагере.
Что же все это значит? Я по-прежнему чувствовал, что ответ витает где-то рядом, но остается по-прежнему неуловимым. Однако, наверное, теперь можно было с уверенностью сказать, что ни о каких совпадениях в «Заре» речи больше быть не может.
– Избавляйся от лишнего, и оно не придет! – громко пропели девочки, глядя на меня, а потом возникла томящая пауза.
– Всем пройти на поле для общей встречи! – раздался резкий, но смутно знакомый голос из громкоговорителя, и дети, кажется, потеряли ко мне всякий интерес. Они начали приглушенно хихикать, поворачиваться, разглядывать друг друга и старательно поправлять складки на рубашках.
Я медленно повернулся и долго смотрел на приземистое деревянное строение с провалившейся крышей, где некогда располагались теннисные столы и висела большая «груша», которую каждый пришедший «погонять шарик» неизменно увлеченно пинал ногами. Сейчас оттуда не слышался привычный цокот теннисных шариков и гулкие удары, свидетельствующие о том, что кто-то стучит ракеткой по столу. Дальше располагалась пионерская «линейка» и то самое поле, на которое, видимо, приглашали именно меня. Ведь, в конце концов, иначе какой смысл было разыгрывать весь этот спектакль?