Живой пример
Шрифт:
— Меня, во всяком случае, последний вариант убедил, — говорит доктор Зюссфельд, — и я присоединяюсь к тому, что высказывал здесь господин Пундт: пример пробуждает активность, дает толчок мысли. Вот теперь, господин Пундт, можете налить и мне, но, прежде чем я выпью, я хотела бы сказать вам следующее, господин Хеллер. Конечно, найдутся основания сложить вещички и прекратить наши поиски. Конечно, мы можем заявить, как тот старый заблудившийся мракобес: нет большего кощунства, нежели блуждать в поисках смысла и приписывать смысл некоторым суждениям и поступкам. Если бессмысленно все, то бессмысленны,
Хеллер поднимает пустую рюмку, желая здоровья Рите. Хеллер одобрительно кивает.
— Вы сегодня в ударе, я даже не осмеливаюсь огласить свой собственный вариант.
— Так у вас есть вариант? — спрашивает Рита Зюссфельд, и Хеллер отвечает:
— В жизни Люси Беербаум непременно что-нибудь да найдешь.
И он должен отметить — без всякой задней мысли, — что ему еще не случалось «просвечивать» — он так и говорит «просвечивать» — чью-либо жизнь, где бы существовала столь нерасторжимая связь между личностью и обстоятельствами — стихийная, словно возникающая сама собой. И вот чему, по его мнению, следует учиться у этой женщины: стремлению пробуждать в других тревогу и участие. Под этим углом зрения надо рассматривать и главу, которую он решил вынести на обсуждение, отрывок из книги «Цена надежды», название ему можно будет придумать потом.
— Вы готовы слушать? Итак:
Они привели Никоса обратно, толкнули на нары и сразу ушли, следующего не взяли. Не удостоили взглядом ни Люси, ни Алексиса, словно узнали уже достаточно или же хотели придержать их для какого-то особого случая. Их оставили в холодном помещении без решеток, но один из тех двоих занял пост в коридоре у дверей.
Никоса качало, губы у него распухли, верхние пуговицы на рубашке были оборваны. Он отвернулся к окну, скорчился; казалось, он слушает, что делается у него внутри. Алексис тихо подошел к нему, положил руку на плечо, слегка встряхнул и заставил повернуться к себе лицом:
— Быстро, Никос, пока они не взяли следующего.
Человек на нарах сразу обмяк и стал валиться на стену, он не то чтобы остался безучастен к вопросу, он, видимо, еще не в состоянии был его понять. Алексис не отставал и не сдавался; похлопывая Никоса по щекам, он подтянул его к краю нар и прошептал:
— Все было как договорились? Скажи — да или нет?
Вначале Никос смотрел на него отсутствующим взглядом, как будто у него выпало из памяти, о чем они договорились, а потом ответил; подняв глаза, с выражением мучительного удивления, сказал без слов: «А как же иначе? Неужели ты мог плохо думать обо мне?»
Алексис бережно уложил его, поднял ему ноги на нары.
— Хорошо, Никос, — сказал он, — и от меня они услышат то же самое, это я тебе обещаю, — и он склонился пониже над товарищем; закрыв глаза, тот почти беззвучно шевелил губами, пытаясь словами подтвердить то, что уже выразил молча:
— Мы вдвоем… я им сказал… мы вдвоем написали эту статью… они ведь только это и хотели узнать… кто написал «Плетку»… Все, как договорились.
Алексис
— Он взял все на себя. Я сделаю то же самое. Не вздумай ни в чем сознаваться, Люси.
— Я должна сознаться, — сказала Люси. — Я написала статью, и я в этом сознаюсь.
— Нам будет легче, — сказал Алексис, — если мы будем знать, что наша газета выходит по-прежнему.
— Она будет выходить, — сказала Люси.
— Но нам нужны твои статьи. Надо, чтобы ты продолжала писать, поэтому тебе нельзя ни в чем сознаваться, Люси.
— Вам будет легче, — возразила Люси, — а мне? Если меня выпустят, я все время буду думать о том, что вы для меня сделали, я такого бремени не выдержу. Везде и всюду вы будете со мной.
— Ты нужнее, чем мы, — сказал Алексис, — вот почему мы берем это на себя. Никто из товарищей не понял бы, если бы мы вернулись, а ты — нет.
— От вас зависят другие, — заявила Люси, — а я одна.
Они быстро отстранились друг от друга и повернулись к двери, которую кто-то распахнул толчком снаружи. Вошли двое худых, хмурых мужчин в портупеях, кивком указали на Алексиса, объявили: «Теперь ты», — и, встав у него по бокам, вывели в коридор.
Люси бросилась к двери, прижала ухо к прохладному гладкому дереву и прислушивалась к их шагам, пока они не затихли вдали.
— Садись, — сказал Никос, — так ты ничего не узнаешь, садись сюда, тебе недолго ждать. Скоро твоя очередь.
Люси подошла к нему и села в ногах.
— Они били тебя?
— Память, — ответил Никос. — У меня, видишь ли, плохая память, и они решили ее освежить.
— Почему, почему ты это для меня сделал? — спросила Люси.
— Не для тебя, — произнес он, — вернее, не для тебя лично. Мы обязаны сделать все, чтобы в газете появлялось больше таких статей, как «Плетка», а это твое дело. Слышала бы ты, как они об этом говорят. Невольно задаешься вопросом, чего тут больше, злобы или страха. Ясно одно — они признали за нами силу.
Он задрожал, задергался и, поднеся к распухшим губам кулак, впился в него зубами.
— Со мной они этого не сделают, — заявила Люси, — не посмеют. Сознайся я сразу, вы могли бы этого избежать.
Никос озабоченно взглянул на нее, все еще держа руку у рта. Никос был самый юный у нее в редакции; он как раз принес матрицы, когда полиция ворвалась на склад, где они по окончании рабочего дня обсуждали дела нелегальной заводской газеты.
Никос вдруг сел — его ужаснуло подозрение, что все, о чем они договорились, все, что успели сделать, может оказаться напрасным.
— Ты должна, — отчеканил он, — должна подтвердить, что статью написали мы с Алексисом. Они пока нам не поверили, пока еще нет, поэтому ты обязательно должна подтвердить.
Он схватил Люси за руку, но тут же в испуге отпустил, заметив, как губы ее скривила легкая усмешка, возможно, он почувствовал то холодное спокойствие, какое неизменно проявляла эта хрупкая девушка, когда приходилось принимать решение в непредвиденных обстоятельствах.
Никос не переставал ей удивляться.
— Вам лучше, чем мне, — сказала Люси, — вы приносите жертву, а я вынуждена ее принять и должна как-то поладить со своей совестью.