Живой пример
Шрифт:
Люси замечает, что дефицитные и не объявленные в магазинах продукты Иоганна приносит главным образом к концу своего выходного дня; уходя утром, она берет с собой корзину, а возвращаясь, старается проскользнуть в дом незамеченной. Когда приходят гости, — а они приходят нередко, большей частью студенты, но и коллеги с женами, — Иоганна настаивает, чтобы каждый приносил еду с собой; если что остается, она приберегает это на кухне и перед сном приносит Люси на ужин.
— Понимаете, кто-то должен был за ней смотреть, сама она при ее неприхотливости понятия не имела о том, что нужно человеку для жизни. Она была способна раздать и раздарить все, что мне с таким трудом удавалось добыть.
Иоганна вынуждена сделать Люси выговор и внушить, что та должна всецело доверить
— Теперь-то я понимаю, что ее мучила совесть. Она без конца спрашивала, справедливо ли в такое время, время всеобщей нужды, что-то урывать для себя тайком.
И то, что произошло потом, было, пожалуй, неизбежно: однажды утром — на улице валит снег — Люси Беербаум выходит из дому следом за Иоганной, и хотя шпик из нее плохой по причине ее близорукости, она той же дорогой идет к трамвайной остановке, в ожидании разглядывает жалкую витрину писчебумажного магазина, в последнюю минуту вскакивает в трамвай и пристраивается на одном из задних сидений, стараясь быть как можно незаметней. Ей приходится сидеть возле задней площадки, чтобы сразу выйти следом за Иоганной, когда та сойдет с передней; все было бы легче, если бы не приходилось поминутно протирать запотевшие очки. Вокзал Дамтор; здесь в этом стремительном потоке пешеходов легко затеряться. Сквозь разбитые окна мимо раскачивающейся лампы летит снег и падает на рельсы.
— Только ее сильной тревогой и озабоченностью я могу объяснить, что ей удалось в тот день так незаметно следовать за мной. Я ее действительно не видела, да в конце концов ведь мало кому придет в голову, что за ним следят.
Обе женщины садятся в одну и ту же электричку, хотя и в разные вагоны; Люси Беербаум выскакивает на каждой станции и оглядывает перрон, а при первом свистке кондуктора входит обратно. Но на одной станции она вдруг видит Иоганну, шагающую мимо ее вагона, она едва успевает выскочить и читает название станции: Бармбек.
Глядя, как они идут, никто бы не подумал, что одна из этих женщин преследует другую; несмотря на то что расстояние между ними не возрастает и не сокращается и одна упорно идет за другой сквозь метель, к тому же по довольно-таки пустынным улицам, при виде их скорее можно предположить, что обе случайно идут в больницу одной дорогой.
В проходной Иоганну останавливают и требуют документ, она вынимает из сумки бумагу, подает ее в окошко, а беря обратно, смеется — видимо, ей вернули документ с какой-то шуткой — и проходит внутрь на аллею, по которой впереди нее на тележке везут котлы с едой.
— Тогда она еще не знала того, что ей так хотелось узнать, она могла просто подумать, что свой выходной день я начала с посещения больницы.
Нерешительно приближается Люси Беербаум к проходной, глядя вслед Иоганне, которая исчезает в здании, сохранившем со времен войны зеленую защитную окраску, она смотрит таким отсутствующим взглядом, что очень молодой вахтер вынужден повторить вопрос: «Ваше донорское удостоверение? Позвольте взглянуть!»
Люси растерянно смотрит на него и качает головой: донорское удостоверение? «Я думал, вы тоже хотите сдать кровь», — говорит он. — «Нет, нет».
— Но и теперь ей известно только то, что я пришла не навестить больного, а сдавать кровь, а это никому не возбраняется.
Люси Беербаум отказывается от дальнейшего преследования Иоганны и одна едет домой; вечером она слышит, как та возвращается и, стараясь не привлекать к себе внимания, поднимается наверх, в свою комнату. Как и следовало ожидать, и в этот раз на стол ставятся продукты, которых не выдают по карточкам, — например, белый хлеб и масло, и хотя Люси не в силах отказаться от еды, она настаивает, чтобы
Зима. Вечера без света — отключен ток. Часто Люси Беербаум вынуждена работать при свете сальных свечей, которые Иоганне удалось раздобыть по дешевке; цену она не называет.
— Если бы вы знали ее тогда, в то тяжелое время! Она не позволяла себе никаких поблажек, ничто в ее глазах не могло оправдать пропуск лекции — ни голод, ни отмороженная пятка, даже после того, как она упала, поскользнувшись, и расшиблась, она потребовала, чтобы ее доставили в институт.
И все же ей приходится пропустить несколько лекций, но не ради себя, а ради Иоганны; она, на вид такая слабенькая и хрупкая, ухаживает за своей экономкой, которую свалил грипп. Дело уже идет на поправку, и вот однажды вечером Люси Беербаум присаживается к больной на кровать и предлагает Иоганне выпить приготовленный ею напиток, нечто «ужасно полезное». Иоганна определяет по вкусу, что это красное вино со взбитым яйцом и сахаром; сделав это открытие, она решительно садится в постели и вне себя — не только оттого, что ее разоблачили, но словно опасаясь, что ее власть в доме может рухнуть, — приступает к допросу. Люси Беербаум предвидела эту реакцию, она подготовлена и уклоняется от расследования, выговаривая себе такое же право, как прежде Иоганна, — до поры до времени сохранить свою маленькую тайну.
— У меня сразу же возникло подозрение, и я так прямо и брякнула ей, откуда, мол, все это взялось, но у нее была манера: когда ей говорили неприятные вещи, она смотрела на человека такими глазами… он и не рад был, что сказал.
Иоганне ничего другого не оставалось, как поскорее выздороветь, и вот в один прекрасный день, когда Люси в институте, она встает и делает в доме обыск. Это своеобразный обыск: Иоганна поднимает крышки кастрюль, выворачивает корзины для бумаг, читает этикетки на пустых бутылках, а где надо — нюхает. Но вот подходит время возвращения Люси. Она застает Иоганну за столом, неподвижную и суровую; приветствие сквозь зубы, в котором слышится обида; похоже, что предстоит суд, и Люси Беербаум после минутного замешательства в свою очередь спрашивает: «Кажется, меня ждет допрос?» Но допрашивать не о чем, потому что Иоганна уже знает все, что дает ей право чувствовать себя обиженной, ее расследование закончено, доказательство у нее в руках: «Вы тоже сдавали кровь. Вы тоже получали дополнительный паек. И вы, в вашем состоянии, этот паек делили?» И для того, чтобы сразу же пресечь всякую попытку отвести обвинение, Иоганна выкладывает на стол кусок пластыря и клок окровавленной ваты.
— Надо вам сказать, что она в ее состоянии действительно не имела права делать то же, что делала я, и если она все-таки себе это позволила… Ну, как бы вам объяснить? Мне казалось, что это выпад против меня, словно она свела на пет всю мою заботу, ведь я же толковала ей, кто из нас двоих больше нуждается в усиленном питании.
Люси Беербаум смотрит на улику, которую Иоганна, по-видимому, выудила из помойного ведра, она подыскивает не только отпет, а надежный способ обороны, ибо ясно чувствует, что Иоганна в своих упреках зашла слишком далеко. И Люси спрашивает Иоганну, не кажется ли ей что она в своем обвинении перегнула палку, но Иоганна с этим согласиться не может. Достаточно ясно, чего хочет добиться Люси своими вопросами: Иоганна должна сама понять разницу между ними и потом, когда она себе это уяснит, определить, до каких границ может простираться ее забота и какое ей дать выражение. Иоганна встает и молча уносит свой прибор на кухню, молча поднимается к себе в комнату и начинает укладывать вещи, сначала торопливо и ожесточенно, потом все медленнее, вероятно, в надежде, что Люси Беербаум все-таки придет к ней наверх и по меньшей мере спросит, что она собирается делать; но Люси остается сидеть внизу за столом.