Живой пример
Шрифт:
Люси(тихо, решительно). Нет, Рихард. Мое решение не связано с тем, что Виктор работает над той же проблемой… Я догадываюсь, какое у вас сейчас возникло предположение… Вы думаете, я не хочу оказаться в преимущественном положении… Не хочу воспользоваться тем нежелательным преимуществом, которое могло бы теперь возникнуть. Нет, дело не в этом.
Пич(после того как он долго на нее глядел не без скрытого упрека). Я обеспокоен, Люси.
Люси. И вы во мне разочаровались.
Пич. Да, разочаровался. И, если хотите знать,
Люси. Вы не первый- Рихард, кто мне это говорит… Поверьте мне, я знаю все возражения; которые можно мне высказать.
Пич(агрессивно). Тогда я только удивляюсь, что вы им не внемлете… потому что все эти возражения справедливы…
Люси(вежливо). Простите меня, Рихард, но длительные визиты…
Пич(иронично). Ясно, время свидания истекло… Но все же я позволю себе сказать, после всех лет совместной работы, Люси… Мы очень за вас волнуемся… мы не можем изменить ваше решение. Но по дружбе должны вам сказать, что крайне о нем сожалеем.
Чем дольше он говорил, тем отчетливей нарастало в нем волнение, и это волнение превращало профессора Пича и совсем другого посетителя, чем тот, кто звонил у двери, казалось, даже лицо его изменилось. Иоганна, во всяком случае, увидела, что оно стало жестким, искаженным, и каскад его движений прекратился, когда он, снедаемый разочарованием, комментировал решение Люси — крайне раздраженно, в полном недоумении и так пристрастно, что можно было подумать, будто он побывал в схожей ситуации и говорит на основании личного опыта.
После такого обмена репликами, после таких обвинений визит не мог кончиться так же, как начался. Возможно, он возлагал чересчур большие надежды на свой приход, но так или иначе он вдруг подошел к ее тахте и осведомился тоном, который вполне можно было назвать служебным, каким именно сроком Люси желает располагать для своею «мероприятия». И всем своим видом дал при этом понять, что теперь его интересует лишь точный ответ. Люси глядела на него с изумлением, словно она ожидала любого вопроса, по только не этого, и сказала, пожав плечами:
— Как я могу определить срок? Разве это от меня зависит?
Сомнительно, что он уже тогда пришел к какому-то окончательному выводу, но выслушал этот ответ с задумчивым, сосредоточенным видом, словно ему суждено было еще сыграть важную роль в решении, которое предстояло принять. В конце он спросил невнятной скороговоркой, при каких же обстоятельствах им предстоит снова встретиться, но вопрос этот прозвучал так язвительно, что он тут же поспешил распрощаться; и после беглого пожатия руки, во время которого он не смог совладать с выражением иронического почтения, двинулся к двери. А Люси? Она с трудом подняла ноги на тахту, полежала минутку, скрючившись, с облегчением вздохнула, вытянув свое плоское, жилистое тело, и закрыла глаза, словно испытывала огромное облегчение. Она не обратила никакого внимания на те слова, что произносились в холле, и не изменила позы, когда вернулась Иоганна.
— Надо
— Ваш гость ушел, — сказала Иоганна, — а я вот осталась, а почему, сама не понимаю. Здесь нечего делать или почти нечего. Да вообще знаете ли вы, что я уходила?
— Чай ты мне принесла вовремя, — сказала Люси, на что Иоганна ответила холодно:
— Я привыкла больше работать.
— Знаю, — сказала Люси, — но ты должна привыкать к новым обстоятельствам: чем добросовестней ты прекратишь обо мне заботиться, тем больше ты мне поможешь.
Просто невозможно читать под этот шум, думает Рита Зюссфельд, стук, грохот… Да что это Хайно творит в своей комнате? Там все ходуном ходит, будто ураган бушует, что-то скрежещет, лязгает — звуки не жилья, а сортировочной станции, даже трубы парового отопления разносят по дому звонкие мелодичные удары. Она кидает грозные взгляды на потолок и рассеянно покрикивает, призывая его к порядку, когда становится особенно шумно, но закравшееся вдруг подозрение разом заставляет ее вскочить с места.
Она швыряет книгу на стол, выбегает в холл и, уже не прислушиваясь, несется вверх по лестнице, машинально отмечая про себя, насколько опасна красная ковровая дорожка — вечно она загибается, и о нее спотыкаешься, — распахивает, не постучав, дверь комнаты Хайно Меркеля. Марет! Где же Марет? Увидя, что Хайно на коленях ползет к креслу, привинченному к стене, она, громко зовя сестру, подбегает к нему, склоняется, чтобы как-то помочь, но тут замечает, что он ее тоже заметил; она на миг застывает и начинает медленно отступать — это не бегство, нет, но все же ей хочется быть вне сферы досягаемости. Она хорошо знает это набрякшее от напряжения лицо, это непроизвольное покачивание головы, словно маятника, синеву губ и эти судороги, сводящие тело, будто его пытают током, который обладает, однако, и живительной силой. Она снова зовет сестру, но уже не так громко, как бы на всякий случай, потому что, отступая, видит в широко открытых глазах Хайно затаенный в самой глубине проблеск воли и сопротивления, и тогда она понимает, почему он, сотрясаемый конвульсиями, все же упорно ползет в одном направлении — к пей, вернее, к креслу, стоящему у нее за спиной.
Сваленный припадком, он не поддался ему до конца, более того, даже корчась на полу, он не терял из виду цели, которую не только сам себе поставил, но и отважился достичь в мгновения передышки. Она наблюдает, как эта определенность желания ведет его вперед. Она не может отвести глаз от его подстриженных лесенкой волос вокруг пластины, которой залатан череп.
— Ты с этим справишься, — говорит она вдруг. И хотя сама пугается своих слов, повторяет: — Наверняка справишься, Хайно!
Пятясь, но не прекращая при этом все время подбадривать и направлять Хайно, она потихоньку доводит его до кресла, там он утыкается в холодную кожу и лежит неподвижно, пока не набирается сил, чтобы, приподнявшись, грудью навалиться на сиденье, кое-как на него вползти — все это под ее несмолкающий ласковый поощрительный шепот — и, ухватившись руками за спинку, подтянуться; остается только сделать поворот, и вот он уже сидит в кресле как положено. Он ощупью находит кожаные ремни и перекрещивает их на коленях, нащупывает не глядя автоматические замки, соединяет их и по раздавшемуся щелканью понимает, что замки сработали. Когда его снова начинает колотить приступ и ремни натягиваются до предела, Рита говорит: