Живой пример
Шрифт:
Магда притворяет за собой дверь, и Хеллер поворачивается на бок и подставляет страницы фотокопий под свет лампы, стоящей на тумбочке. Опершись на локоть, он начинает их листать, читает: «Неудавшееся интервью», листает дальше, затем снова возвращается к началу и читает, уже не отрываясь.
Беседа с журналом «В фокусе», которую ведет корреспондент Герман Граф Катулла на сорок четвертый день добровольного заточения Люси Беербаум. Хотя Люси сама назначила час для этой беседы, она от изнеможения задремала на тахте, и Ирэне пришлось ее разбудить. Эта же крупная медлительная девочка с вечно сползающими гольфами открыла Катулле и стенографисту дверь и попросила их обождать в холле.
— Тетя просит вас пройти, — вяло произнесла девочка и тем самым не только заставила их снова поглядеть на себя, но и дала повод задать ей вопрос:
— Тетя?
— Мы с сестрой зовем ее тетей.
Корреспондент, который, должно быть, от избытка сведений никогда не терял выражения тоскливой невозмутимости, пожелал узнать, не состоят ли они действительно в каком-нибудь родстве, на что Ирэна ответила:
— Вообще-то да, но так, седьмая вода на киселе, сейчас уж никто не разберется.
Лицо Катуллы показалось ей знакомым, и она принялась его задумчиво разглядывать, но исключительно для того, чтобы установить, в какой мере он похож на свои фотографии: тонкие губы, словно застегнутые на «молнию», узкий, чуть сдвинутый с оси нос, слегка озабоченное выражение лица от сознания необходимости оказываться в конечном счете правым, неизменно оказываться правым.
— Разрешите, я вас проведу, экономка сегодня выходная, — сказала Ирэна.
Люси не поднялась с тахты, лежа поздоровалась с мужчинами за руку и веселым тоном выразила уверенность, что «В фокусе» никогда, наверно, не придавали значения тому, в какой позе находится интервьюируемый, во всяком случае горизонтальное положение не должно их шокировать и уж никак не может явиться препятствием для разговора. Катулла, привыкший выслушивать комплименты, воспринял и эти слова как своего рода признание и, попросив разрешения курить, сказал, что если ему память не изменяет, то и в давние времена все важнейшие разговоры велись исключительно лежа, ведь римские термы были своего рода более легкомысленным филиалом сената, уточнил он. Оба они, и корреспондент, и стенографист, поблагодарили за кофе, который им сварила Ирэна, и молча разложили все необходимое для работы: рукописные заметки, газетные вырезки, блокнот для стенографирования. Люси лежала на спине не шевелясь, прикрыв одеялом ноги. Губы ее слегка вздрагивали. Как она могла догадаться, что эти типы своими вопросами способны выпотрошить человека словно зайца? Она слышала, что муж — чины перешептываются — они явно понимали друг друга с полуслова, будто охотники, расставляющие силки. Ирэна робко спросила, можно ли ей остаться, и корреспондент не видел оснований возражать против этого. Затем он деловито и как-то неохотно в последний раз оговорил протокольные условия интервью: итак, мы опубликуем всю беседу полностью, со всеми отступлениями и разветвлениями… учитывая особые интересы наших читателей, придется затрагивать и аспекты личной жизни… ваша биография будет дана врезкой… краткие выводы, подытоживающие нашу беседу, мы, конечно, ни в коем случае, без согласия… впрочем, день публикации еще не определен…
Люси повернула голову, поискала глазами Ирэну в заполненной сумерками глубине комнаты, подмигнула ей и прищелкнула пальцами. Как бы призывая начать, Катулла взглянул на Люси с профессиональной снисходительностью человека, для которого все разочарования и катастрофы были до сих пор лишь предметом
Вопрос. Госпожа профессор Беербаум, вот уже сорок четыре дня, как вы удивляете окружающих вас людей своим добровольным заточением. Почему вы приняли такое решение?
Ответ. Как вам известно, 21 апреля военные захватили власть в Греции. Среди многочисленных арестованных находятся мои друзья и коллеги. Я хотела привлечь внимание к их судьбе.
Вопрос. Распорядок, который вы установили для себя в своей гамбургской вилле, это что, проявление протеста, солидарности или демонстрация? Как вы сами расцениваете свою акцию?
Ответ. Мое намерение — протестовать, разделив их судьбу.
Вопрос. Чью именно судьбу вы хотите разделить?
Ответ. Моих невиновных друзей.
Вопрос. А кому адресован протест?
Ответ. Тем, кто, воспользовавшись первым попавшимся предлогом, узурпировал власть.
Вопрос. Не могли бы вы подробнее рассказать, как вы практически разделяете судьбу ваших друзей?
Ответ. Я позволяю себе только то, что дозволено им: у меня помещение такого же размера, как их камеры, тот же рацион, те же условия. Таким образом я чувствую себя с ними.
Вопрос. Откуда вам известны рацион и условия, в которых содержатся ваши арестованные друзья?
Ответ. Из писем. Из рассказов и писем.
Вопрос. Ваши арестованные друзья имеют реальных противников: двадцать офицеров, сто пятьдесят танков, три тысячи солдат. Они определяют условия и длительность их заточения. Кого бы вы назвали своими противниками, своими судьями, своими охранниками?
Ответ. Мое воображение. Его хватает, чтобы я могла поставить себя в положение, подобное положению моих друзей.
Вопрос. Если мы вас верно поняли, то вы не делаете различия между настоящим заточением и воображаемым?
Ответ. Есть различия только внешнего порядка.
Вопрос. Госпожа профессор Беербаум, исходя из обстоятельств вашей жизни вас можно назвать «заключенной с экономкой». Вы вольны определить срок вашего заточения. И если нас не обманывают глаза, вы не отказываетесь от присутствия заботящихся о вас родственниц. Не считаете ли вы, что в этих условиях вы обесцениваете заточение ваших друзей, утверждая, будто уравнялись с ними?
Ответ. На основании опыта, я знаю, что воображаемая беда гнетет не менее реальной.
Вопрос. Георгиосу Мангакису, одному из ваших арестованных друзей, удалось передать на волю письмо. В нем он признает, что «в аду допросов потерял человеческое достоинство, вместо него была только боль». Вы не подвергаетесь ни допросам, ни физическим страданиям, ни унижениям. Вы продолжаете, как и раньше, утверждать, что ваше заточение сравнимо с заточением ваших друзей?
Ответ. Представьте себе тюрьму с сотней камер, в каждой камере узник переживает отличное от других, но вместе с тем и одно и то же общее заточение.
Вопрос. Есть ли у вас сведения, что в Греции стало известно о вашем добровольном заточении?
Ответ. Кое-кто знает.
Вопрос. В самых высоких инстанциях?
Ответ. Я это не регистрирую.
Вопрос. Предположим, вы узнаете, что в решающей инстанции стало известно о вашем протесте, но он оставлен без внимания, будете ли вы и тогда его продолжать?