Живущий в ночи
Шрифт:
Полковник армии Соединенных Штатов Америки Родерик Ферриман работал в Форт-Уиверне, который уже давно считался мощным экономическим двигателем, приводившим в действие жизнь всего нашего округа. Полтора года назад базу закрыли, и теперь она пустовала. Это было одно из тех армейских заведений, которые ликвидировали после окончания «холодной войны».
Я знал Анджелу с детства, ее мужа – тоже, хотя гораздо хуже, но не имел понятия, чем полковник Ферриман занимается, находясь на службе в армии. Может, и Анджела об этом не знала? До тех пор, пока он не вернулся домой в тот рождественский вечер.
– Представь себе картину: вытянув вперед руку с пистолетом, Род держит обезьяну
– Ты запомнила номер телефона? – перебил ее я.
– Нет, да это и ни к чему. Он давно отключен. Я запомнила лишь три первые цифры, потому что с них начинался и рабочий телефон Рода на базе.
– Выходит, он заставил тебя звонить в Форт-Уиверн?
– Да, но тот, кто снял трубку, не назвался и не представился. Только поздоровался. Я говорю ему: «Сейчас с вами будет разговаривать полковник Ферриман». Род берет у меня трубку левой рукой, поскольку правой по-прежнему сжимает пистолет, и говорит этому парню: «Я только что нашел резуса. Он в моем доме, на кухне». Собеседник ему, видно, что-то отвечает, поскольку Род молча слушает, не спуская глаз с обезьяны, а затем снова говорит: «Откуда, черт возьми, я могу это знать! Но он здесь, и мне нужна помощь, чтобы поймать его».
– А обезьяна за всем этим наблюдает?
– Когда Род повесил трубку, она оторвала взгляд от пистолета в его руке и посмотрела своими отвратительными глазами ему в лицо – злобно, вызывающе, а потом захихикала – тем самым мерзким смехом, от которого у меня снова забегали по спине мурашки. После этого макака, видно, потеряла всякий интерес и к Роду, и к пистолету. Она доела последнюю дольку мандарина и принялась чистить следующий.
Я вспомнил, что налил себе бренди, но до сих пор не прикоснулся к нему, и теперь поднес к губам бокал. Анджела подошла к столу и взяла свой. Я удивился, когда она ни с того ни с сего вдруг чокнулась со мной.
– За что пьем? – поинтересовался я.
– За конец света.
– И как же он погибнет: в огне или подо льдом?
– Гораздо страшнее, – ответила Анджела.
Мне показалось, что теперь ее глаза приобрели такой же цвет, какой был у стальных выдвижных ящиков в морге больницы Милосердия. Она смотрела на меня так долго, что мне даже стало неуютно, но потом сжалилась и перевела взгляд на бокал у себя в руке.
– Итак, Род вешает трубку и просит рассказать по порядку обо всем, что здесь произошло. Я рассказываю. Он задает мне сотню вопросов: о моей разбитой губе, о том, дотрагивалась ли до меня обезьяна, не укусила ли она меня. Он словно не верит в то, что губа у меня разбита яблоком, которое швырнула тварь. Я, в свою очередь, задаю ему вопросы, но он ни на один из них не отвечает, повторяя одно и то же: «Тебе это будет неинтересно, Энджи». Мне, разумеется, интересно, но я понимаю, что он просто не может удовлетворить мое любопытство.
– Военная тайна? Государственные секреты?
– Мой муж и раньше принимал участие в различных щекотливых проектах, связанных с национальной безопасностью, но я полагала, что все это уже в прошлом. Теперь он заявляет, что не имеет права говорить об
Анджела продолжала смотреть на бренди в бокале. Я сделал глоток из своего. Он уже не казался мне таким вкусным, как поначалу. Более того, теперь я ощутил во рту слабую горечь, напомнившую мне о том, что в абрикосовых косточках может образовываться цианид.
Когда пьешь за конец света, все вокруг приобретает мрачную окраску – даже мысль о невинном фрукте. Однако, вспомнив о том, что нужно блюсти марку неисправимого оптимиста, я принялся смаковать напиток и постарался не думать о плохом. Анджела тем временем продолжала:
– Не прошло и пятнадцати минут, как в нашем доме появляются три здоровенных парня. Наверное, им удалось так быстро добраться от Форт-Уиверна до нас потому, что они ехали на машине, оборудованной под карету «Скорой помощи». Хотя завывания сирены я не слышала. Все трое – в штатском. Двое вошли через заднюю дверь, даже не удосужившись постучать, а третий, видимо, отпер отмычкой парадную дверь, поскольку появился с другой стороны – тихо, как привидение, и одновременно с двумя другими. В руках у всех троих ружья с усыпляющими зарядами. Род продолжает держать обезьяну на мушке, хотя рука его уже дрожит от усталости.
Я подумал о тихих, освещенных фонарями улицах, лежавших за окном, о симпатичном бунгало, в котором я сейчас находился, о магнолиях, растущих во дворе, об увитом зеленью проходе, усыпанном звездочками жасмина. Никто из людей, проходивших в ту ночь мимо дома Ферриманов, не мог даже представить себе, какая странная драма разыгрывается за этими непримечательными оштукатуренными стенами.
– Обезьяна ведет себя так, как будто ожидала этих гостей. Она совершенно спокойна и не делает никаких попыток убежать. Один из пришедших выстрелил в нее маленьким дротиком со снотворным. Обезьяна оскалила зубы, шипит, но даже не пытается вытащить иглу из своего тела. Потом недоеденный мандарин выпадает из ее лапы, она судорожно пытается проглотить кусок, который у нее во рту, а затем падает на бок и засыпает. Троица забирает обезьяну и уезжает, Род – вместе с ними. Он вернулся домой лишь в три часа утра. Мы смогли обменяться подарками только на следующий день, но это уже совсем не то. Рождество было безнадежно испорчено. Однако с тех пор мы оказались в аду. Вся наша жизнь пошла по другой колее, и уже ничего нельзя было исправить.
Анджела наконец допила бренди, остававшийся в ее бокале, и опустила бокал на стол с такой силой, что я невольно вздрогнул.
До этого момента она испытывала лишь страх и печаль, но сейчас в ней начал подниматься гнев.
– На следующий день после Рождества они взяли у меня анализ крови.
– Кто «они»?
– Те, кто работал над этим чертовым проектом в Уиверне.
– Проектом?
– И с тех пор они брали у меня кровь каждый месяц. Словно мое тело уже мне не принадлежало, будто я была обязана платить кровью за право жить.
– Но Уиверн прикрыли полтора года назад!
– Прикрыли, да не весь. Есть вещи, которые не прикроешь, невозможно прикрыть, как бы сильно нам этого ни хотелось.
Несмотря на то что Анджела находилась на пределе изнеможения, она все же оставалась по-своему хороша. Фарфоровая кожа, изящно очерченные брови, высокие скулы, точеный носик, красивый рот, от которого отходили две морщинки – результат частых улыбок… Все это, вкупе с самоотверженным сердцем, делало Анджелу хорошенькой даже несмотря на то, что она была невероятно худа – кожа да кости. Однако сейчас лицо ее было перекошено от гнева, черты заострились и уже не казались красивыми.