Живые и взрослые (сборник)
Шрифт:
– Ну, ты же знаешь, – отвечает Марина, – на Белое море летом собираемся, готовимся.
– Клево, – говорит Аннабель. – Кстати, Ник, рука-то зажила, да?
– Целый месяц лечили, – кивает Ника. – Самое трудное было врать, что это я кипятком обварилась. Но сейчас, слава богу, даже шрама не осталось.
– А ты на Белое с нами не надумала? – спрашивает Лёва.
Аннабель пожимает плечами:
– Ну, я же объяснила уже: я никак не могу. У меня об-гру лагерь, подготовка к областным соревнованиям. И еще летняя школа по математике, она дает преимущества при поступлении.
– А
– В Университет, конечно, – отвечает Аннабель.
Лёва тоже собирается в Университет – лучший институт во всем городе, во всей стране. Но у него еще есть время: седьмой класс, поступать только через три года.
– А что это ты сегодня так скучно одета? – спрашивает Марина.
– Ну, так получилось, – отвечает Аннабель, – я вечером с родителями в гости иду, вот и оделась сразу, чтобы домой не заезжать.
– Ну, тогда хорошо тебе в гости сходить! – говорит Марина.
– Ага, – кивает Аннабель, – увидимся еще!
Она машет рукой, уходит, но вдруг возвращается. Нагнувшись к ребятам, она говорит громким шепотом:
– Слушайте, мне обещали принести кассету с той самой группой!
– Какой? – спрашивает Ника.
– Ну, про которую ты говорила… то есть Майк говорил… «Живые могут танцевать». Говорят, у одного парня есть, ему кто-то из Заграничья привез. Говорит: мировая музыка! Я вам перепишу обязательно.
– Здорово! – говорит Ника.
Аннабель снова машет рукой и на этот раз в самом деле уходит, убегает – розовая куртка скрывается за оградой школьного двора.
– А что она тут делала? – спрашивает Марина.
– У девятого класса тоже Олимпиада, – объясняет Ника, – ну и она тоже была в финале.
– Понятно, – кивает Марина и, помолчав, говорит: – Мне всегда казалось, что она врушка.
– Почему – врушка? – спрашивает Лёва. – Думаешь, она соврала насчет кассеты?
Марина смеется – резким, отрывистым смехом, так не похожим на ее обычный смех.
– Причем тут кассета? Это Аннабель… Лёля… она – врушка, потому что изображает из себя такую крутую смертницу, а на самом деле – обычная маменькина дочка, девочка из приличной семьи. Поиграет-поиграет – и пойдет с родителями в гости, одетая как положено. А потом – в лагерь тренироваться и в летнюю школу, чтобы легче в Университет поступить!
– Университет – дело хорошее, – говорит Лёва. Ему почему-то хочется заступиться за Аннабель – может быть, он вспомнил, как дымился в ее руке серебряный нож и разлетались под ударами головы зомби.
– Ага, – говорит Марина, – отличное. Просто пока она будет тренироваться и заниматься, мы будем спасать Гошину маму – вот и всё. И вот еще… Знаешь, почему она с нами не едет? Не потому что занятия или там тренировки. Она боится!
– Мертвых боится? – спрашивает Лёва. – Не слишком-то она их боялась – там, в доме!
– Нет, – говорит Марина, – мертвых она боится не больше нашего. Она другого боится. Если мы в самом деле найдем там Гошину маму – что тогда? Ведь Гошина мама – в сто раз круче! Никаких сердец, молний, сережек, никаких тебе разговоров «Ах, мы смертники, нам нечего терять!» – а просто пошла и стала рушить Границу. Как будто ей нет разницы – мертвые, живые. Вот это – по-настоящему круто! А Аннабель что может сказать – что новую мертвую кассету записала? Вот я и говорю: врушка.
– Жалко, – замечает Ника, – она мне всегда очень нравилась. Я даже когда-то хотела быть на нее похожей.
– Она слишком взрослая, – уже спокойней говорит Марина, – как наши родители. Как учителя. Мы не можем на нее рассчитывать, ты же видишь.
– Ой, – вдруг спохватывается Ника, – вы знаете, что Зиночка мне сказала? Что у Павла Васильевича в ту пятницу был сердечный приступ, увезли по скорой, он в больнице теперь.
– Пойдем его навестим? – предлагает Гоша, и Лёва понимает, что это первые слова, которые тот сказал после появления Аннабель.
– Пока к нему нельзя, – отвечает Ника, – может, в конце недели.
– Как Олимпиада-то? – говорит Гоша.
– Да вроде нормально, – говорит Ника.
– Задачи покажешь? – спрашивает Лёва и как бы между делом добавляет: – Кстати, с праздником тебя!
– Разве это праздник? – Ника пожимает плечами. – День живых женщин – тоже мне большое дело!
И в самом деле, думает Лёва, глупость одна. Пора уже взрослеть, не до праздников теперь! У нас – дела поважнее: Белое море, Гошина мама, живые, мертвые, Граница и Заграничье.
Первая мысль: как он постарел! Неужели всего за месяц можно так постареть? Еще совсем недавно – Марина помнит – он стоял, опираясь на учительский стол, подняв голову в ореоле седых волос, и голос его, обычно тихий, разносился по классу. Павел Васильевич читал: Сзади Нарвские были ворота – впереди была только смерть…
Был урок внекласного чтения. Тема самая банальная: стихи о войне. Оля оттарабанила какую-то героическую балладу, с должным пафосом, но без чувства – по большому счету как и все остальные отвечавшие. Только Ника приготовила грустное стихотворение о том, как хочется вернуться в до войны и предупредить тех, кто должен погибнуть: Мне вон тому сказать необходимо: Иди сюда – и смерть промчится мимо, – но до нее очередь не дошла. Павел Васильевич устал слушать и, махнув рукой стоявшему у доски Васе Кузину – мол, садись, хватит уже, – стал читать свое любимое: Вот о них и напишут книжки: «Жизнь свою за други своя».
Марина знала это стихотворение, и следующее тоже знала, слушала вполслуха. Она вообще не слишком любила стихи, тем более если они каждый год одни и те же, пусть даже и про войну, и читает их Павел Васильевич. Марина почти не слушала, думала про будущий поход на Белое море, про то, как улизнуть от ДэДэ, как найти правильное место, – но внезапно Павел Васильевич опустился на стул, грустно посмотрел на присмиревший класс и совсем другим голосом начал читать незнакомые стихи о том, как холодно и высоко гудят рельсы, как спасаются беженцы, как идет война и проходит молодость, – и почему-то эти стихи Марина слушала внимательно.
Конец ознакомительного фрагмента.