Живые люди
Шрифт:
– В девяносто восьмом, когда всё развалилось, все наши деньги сгорели в банке. У нас были страшные долги, работы не было, вообще не было, ни у кого, Серёжа уже бомбить начал по ночам. – Ира протянула вперёд руки – сразу обе – и погладила детей по волосам; две крошечные худенькие фигурки неподвижно, как заколдованные, сидели возле ее ног, даже не заметившие случившейся только что драки, безмятежные, неиспуганные. – У Андрея был тогда какой-то госзаказ, и он взял Сережу к себе. Водителем. Он целый год платил Серёже зарплату за то, что тот возил его – по делам, на работу, вечером из ресторана. – Она посмотрела поверх детских голов в ту, другую комнату, где по-прежнему было шумно и суматошно, где никто не слышал её слов,
Я посидела еще с минуту, а затем поднялась и вернулась в соседнюю комнату, перешагнула через длинные, вытянутые вперёд Андреевы ноги – Наташа хлопотала над его разбитой правой рукой, пытаясь соорудить неловкую громоздкую повязку.
Пахло аптекой. Марина уже успела смыть кровь с Серёжиного лица, но смотреть на него по-прежнему было страшно – теперь стало уже совсем очевидно, что досталось ему гораздо сильнее, намного сильнее: оба глаза закрылись почти полностью, кожа на скуле лопнула, из нижней, раскроенной губы, размазываясь по подбородку, капая на грудь, на дощатый пол, струился уверенный красный ручеек. Я подошла поближе и взяла из дрожащей Марининой ладони сочащуюся водой и Серёжиной кровью марлевую салфетку – Марина с готовностью отдала ее и немедленно, с облегчением шагнула назад, вглубь комнаты.
Я опустилась на пол возле Серёжи и погрузила руку с марлей в ведро с розоватой ледяной водой, поглядела на змеящиеся тёмно-алые струйки, брызнувшие между моими сжатыми пальцами, и вынула руку, прижала салфетку к его разбитому подбородку.
– Он побил тебя, – сказала я и поцеловала его вздутую, лиловую бровь.
Его мокрые, слипшиеся ресницы дрогнули, он едва заметно кивнул головой и улыбнулся – нешироко, насколько позволяли отёкшие губы.
– Ты молодец, – сказала я и поцеловала эти ресницы, чувствуя языком соль, кровь и воду.
Он снова кивнул и снова улыбнулся – едва заметно, и сквозь разноцветное месиво развороченных, отекающих тканей сверкнул для меня ясной, серой радужкой глаз.
– Теперь всё будет хорошо, – сказала я и поцеловала вспухшие, воспаленные веки, болезненно пульсирующие под моими губами.
Он легонько качнулся ко мне, прижимаясь горячим лбом к моей щеке.
– Ну всё, Наташка, пусти, всё, хватит, – простонал Андрей где-то далеко, где-то у меня за спиной.
Он подошёл к нам – ко мне и Серёже, и встал рядом, баюкая обмотанную бинтом руку, большой, мокрый, пахнущий так же, как и Серёжа, по'том и дракой, и спросил:
– Серёг, ты как? Нормально? – наклоняясь, чтобы взглянуть.
Серёжа поднял к нему лицо и кивнул ещё раз, улыбаясь, фыркая кровью, и тогда Андрей сказал:
– Давай сходим завтра, посмотрим эту твою баню. Я помогу. На пикапе у меня отличный фаркоп крепкий, на заказ делали, и трос у меня остался, даже два троса, думаю, легко управимся. Надо только место выбрать – где бы её воткнуть здесь.
Я наклонилась к ведру и смыла розовую влагу с ладоней и губ, немного потрясла пальцами, чтобы последние холодные капли стекли вниз, потом выпрямилась, чтобы дотянуться до висевшего на стене полотенца, и наткнулась на Марину. Она смотрела на меня широко раскрытыми, круглыми глазами, с изумлением и ужасом, как смотрят на диковинную шипастую ящерицу в зоопарке; и только встретив этот ее взгляд, я почувствовала, что улыбаюсь. Что, наверное, начала улыбаться в ту самую минуту, когда вошла в комнату.
Найти место для дома, выторгованного Сережей у людей, которым этот дом не принадлежал, в обмен на машину, ружье и несколько ножей, оказалось несложно. На крошечном острове, покрытом густо, вперемешку растущими березами и елями и заваленном неподъёмными корявыми валунами, пустым оставался только один небольшой
– Поставим рядышком, – заявил папа, широко ступая по снегу обутыми в огромные свои валенки ногами, отмеряя расстояние, – должна влезть. Сколько она, Серёж? Шесть на шесть?
– Не, Андреич, она не квадратная была, даже я помню, – отвечал ему Андрей так же деловито и беззлобно, как будто драки и не было, как будто рука его – разбитая, в неаккуратной сползающей повязке – не была бережно прижата к груди, а на левой скуле не багровел огромный уродливый кровоподтек.
– Пять на семь, – сообщил им Серёжа, который выглядел ещё хуже, с закрывшимся глазом и расквашенными, распухшими губами, – вот, смотри, широкой стороной сюда, узкой – к озеру, там терраска небольшая как раз, будет летом приятно сидеть.
Теперь они шагали втроём: три, четыре, пять метров в одну сторону, семь – в другую, «вот эту березу спилить только – и нормально, даже пень не нужно выкорчевывать, на камни поставим» – мысленно вертя в пространстве ещё не существующий толком маленький отдельный дом, который позволит нам, наконец, спать в разных комнатах; и Лёня озабоченно интересовался уже – «а печка есть там? какая печка?», а Серёжа отвечал ему радостно: «Хорошая там печка, чугунная, дымоход из оцинкованных труб, снял – перенёс, с кирпичной мы сели бы в лужу, как ее соберешь заново без раствора?»; «А между брёвен там что? ну, щели чем законопачены?» – «Да мох там, обычный мох наверняка, они тут в тайге без пижонства, его и по второму разу можно – а нет, так ещё наберем, он тут под снегом везде – просушить только», – видно было, что если бы не начинающиеся сумерки, они сейчас же, в эту же минуту бросились бы на тот берег и принялись осторожно, по одному отслаивать с кровли ломкие шиферные лоскуты или снимать с петель двери, чтобы день начала нашей новой жизни, одобренный теперь единодушно, начал приближаться уже сегодня.
Наутро мы отправились взглянуть на дом – называть его баней теперь, когда на него было возложено столько надежд, никому не пришло бы в голову. По-настоящему подробно его видели только мы с Серёжей – но, в отличие от него, я почти ничего не могла бы сейчас вспомнить, кроме темного просторного предбанника, узкой парилки с маленьким окошком на уровне глаз, сквозь которое заглядывала слепящая холодная луна, и остывающей печи, к которой я прислонялась спиной в день своего позорного бегства.
Пока мы шли через озеро – нестройной, растянувшейся цепочкой, потому что оставаться на острове, карауля наши скудные припасы, не захотелось никому, так что детей укутали поплотнее и взяли с собой; даже пёс, ещё не до конца простивший нам вчерашнюю драку, увязался следом, и то слева, то справа мелькал его длинноногий тощий силуэт, – Серёжа, побывавший там засветло и осмотревший предмет своего тщательного торга во всех деталях, рассказал нам, замирающим от восторга, что в маленьком этом одноэтажном строении три комнаты, а не две: большой предбанник с мягкой мебелью, «там диван, ребята, настоящий диван раскладной – я договорился, мы его забираем», парилка – «не такая уж она и маленькая, метров шесть, если полки разобрать – две кровати встанут легко» и, наконец, такая же шестиметровая мыльня, снабженная дополнительным комплектом деревянных полок и даже небольшим душевым поддоном.