Живый в помощи. Часть вторая .А помнишь, майор...
Шрифт:
— Приглашайте!
Виктор мямлил что-то невразумительное, типа: "Проходите, будьте, как дома".
Замминистра, повернувшись ко всем, достаточно твердо и властно произнес:
— Товарищи генералы, я прибыл по приглашению майора Николаева и по рекомендации Раисы Максимовны. Товарищи, занимайтесь своими служебными делами. Кого необходимо — я вызову.
Прибывший взял Виктора под локоть:
— Виктор Николаевич, я полностью в Вашем распоряжении. Наше время не ограничено.
Полминуты спустя за горизонтом скрылась последняя "Волга" армейского командования. Виктор туговато приходил в себя, лишь минут через пятнадцать осознав полностью причину такого визита:
— Да-а-а... Значит, те письма все-таки дошли. Надо же!
Войдя в скромный майорский кабинет, генерал, чуть расслабившись
— Садитесь, Виктор, вы здесь хозяин. Я у Вас в гостях. Поговорим, все неспешно обсудим. Жарко тут у Вас.
В дверь робко постучали. Виктор с генералом произнесли в один голос:
— Войдите.
На пороге стоял комбат с подносом в руках: "Позвольте Вас угостить с дороги, тов. генерал". Он поставил поднос на стол.
— Если что вдруг понадобится, я всегда рядом.
Комбат смотрел на Виктора прелюбезнейшими глазами. Иначался разговор. Замминистра достал из своей папки бумаги и разложил их на столе. Тут Виктор увидел свое письмо — из тех, повторно отправленных, в том числе и Раисе Максимовне Горбачевой. В левом верхнем углу рукой Михаила Сергеевича написано: М. О. Найти адресата, достойно ответить лично. Чуть ниже стояла подпись Министра Обороны, Генерал-полковнику... прибыть в в/ч 42.., о выполнении приказания доложить лично мне.
— Виктор, Ваше письмо Раиса Максимовна получила. Она очень благодарна Вам за сердечную отзывчивость. Прочитав его за ужином, она попросила Михаила Сергеевича ответить Вам лично. Но Вы понимаете, он весьма занятый человек и поэтому перед вылетом к Вам попросил меня, встретившись с Вами, передать извинения за невозможность лично поблагодарить Вас и поставил мне задачу разрешить все ваши вопросы, если они у Вас есть.
У двух офицеров разного ранга разговор в кабинете шел, как летел, шесть часов. Идя по порядку, дотошно, внимательно, он начался с той кратенькой заметки, ставшей причиной встречи.
Все произошло второго марта 1989 года. В "Комсомольской правде" была напечатана небольшая заметка под названием "Правда ли это?". В ней приводились выдержки из интервью с академиком Сахаровым и его женой Е. Боннер в одной из канадских газет. Прочитав эту статейку, Виктор заболел душой. В ней говорилось, что на пресс-конференции в Канаде Сахаров привел факты расстрела советскими вертолетчиками своих, советских военнопленных. Якобы, это делалось для того, чтобы солдаты или офицеры, попавшие в окружение, не попали душманам в плен. Сахаров говорил об этом, ссылаясь на имеющийся специальный приказ. Виктор, машинально еще раз перечитывая свое письмо, вновь и вновь... взлетал и садился, спасал, стрелял, ходил на разведвыход, загружал "тюльпаны".
"...Я — вертолетчик,— писал он в письме.— Тот самый, кто по Вашим словам, г-н Сахаров, расстреливал окруженных, добивал тех, кого нельзя было спасти от плена. Но год в жизни я отдал Афганистану и потому не по рассказам мифических свидетелей и западных радиоголосов знаю: не было там святее для наших рябят задачи, чем спасение попавших в беду товарищей. Глубоко убежден, что мои чувства разделяют все те, с кем приходилось летать, кто подставлял себя под пули, ради спасения других: Герой Советского Союза Николай Майданов, кавалеры боевых орденов офицеры Н. Колобов, В. Земсков, И. Стригин, Г. Хлебник, А. Радаев, Д. Скворцов, А. Головко и сотни других. В память о погибших там ребятах, с честью вернувшихся в Союз живых — говорю Вам, академик Сахаров: сказанное Вами канадским журналистам — Ложь! Как человек, на себе познавший ад той войны, заявляю: советский солдат останется эталоном войскового товарищества, даже под пулями врагов... Академик Сахаров оскорбил наше братство через средства массовой информации, вот и я хочу через них же потребовать от него извинения перед теми, кто вернулся из Афганистана домой и кто уже никогда не вернется в армейский строй. Перед матерями, которые знают и верят — их сыновья погибли, как герои!" (Газета "Ленинское Знамя" Зак. ВО, 6 августа 1989 г.).
Виктор нервно ходил по кабинету. Генерал подал ему второе небольшое письмо:
— Виктор, Вы не одиноки в своем мнении. Вот аналогичное возмущение маршала С. Ф. Ахромеева, где он говорит то же самое, что и Вы. И... суховатое оправдание зам. главного редактора "Комсомольской правды" В. Симонова с личной подписью.
"Уважаемый Виктор Николаевич! В связи с повторным Вашим письмом по поводу заявления академика А. Д. Сахарова обращаем внимание на следующее обстоятельство. Изложив суть заявления академика и дав здесь же опровержение Маршала С. Ф. Ахромеева, редакция вернулась к теме в номере за 25апреля сего года. В опубликованной подборке писем (авторы большинства из них — бывшие воины-интернационалисты, в том числе и авиаторы) опровергают высказывание А. Д. Сахарова о случаях расстрела с вертолетов советских военнослужащих, приводятся примеры боевой взаимовыручки. Опубликовать все письма, посланные в редакцию по данному поводу, не представляется возможным, да и, на наш взгляд, в этом нет необходимости, поскольку в своих выводах читатели единодушны, их позиция в достаточно полной мере нашла отражение на страницах "Комсомольской правды". Что касается других претензий в адрес газеты, то редакция их принять не может. Как мы уже сообщили Вам, заявления, порочащие Вооруженные Силы, в "Комсомолке" не публиковались.
Всего доброго! Зам. главного редактора В. Симонов".
Господин Симонов, афганцы не имеют претензий, ведь правда — комсомольская.
Два офицера Вооруженных Сил, единые, как боевые души, долго и молча стояли у трапа самолета. Видимо, генерал просто не хотел улетать от простодушия гарнизонного люда, а Виктор, действительно, поверил, что войсковое братство безгранично. А главный виновник встречи так и отошел в мир иной без покаяния. Но ведь жизнь вечна, и отвечать на Страшном Суде придется каждому за все: помысел, слово и дело. Генерал улетел, решив попутно двадцать одну личную проблему офицеров гарнизона. Николаева в этом списке не было. Неудобно как-то.
Виктор встречался с Раисой Максимовной незадолго до ее смерти у храма Сергия Радонежского, что в Рогожской Слободе. Это был странный разговор двух людей. Она, необычная женщина, поздоровавшись с ним, забыла забрать свои немолодые ладони из его рук и что-то долго задумчиво, неторопливо говорила ему, благодаря за что-то. А он стоял и, осторожно держа ее руки в своих, напряженно всматривался в ее лицо. Такой она и осталась для него: близкая для своих и очень разная для мира сего.
Военно-полевой храм...
"О святая блаженная мати Ксение, в житии твоем крест тяжкий понесшая. Прими от нас, грешных, моление сие, к тебе приносимое. Огради нас молитвами твоими от наветов духов тьмы и всех, мыслящих нам злая. Умоли все щедрого Бога подати нам силу и крепость, да кийждо от нас возьмет крест свой и во след Христу грядет, поя Ему с тобою: Аллилуйя".
Поезд Москва—Санкт-Петербург, мягко качнувшись, бесшумно поплыл вдоль перрона. За его купейными стенами осталась муравьиная суета людей и вокзальный гул. Три путешественника: Виктор, Лев и Николай, отдышавшись, постепенно остывая, начали врастать в дорожную обстановку. После соответствующих "будем знакомы" (в купе был четвертый попутчик, солидный пожилой мужчина), и кондукторского "будьте любезны, ваши билеты", сложилась дружеская, близкая к домашней атмосфера. Всенародное купейное телеокно представляло своим гостям многосерийный фильм. Ритмично менявшиеся кадры то ублажали сердца видами величественных и вечных Божьих Храмов, то раздражали обилием рекламных щитов, являющихся вещдоками полного падения нравов и морального стержня. Чуть присмиревшие пассажиры невольно вздрогнули от внезапного радиоврывания во временное местожительство. Как выяснилось, страна уже несколько суток следила за судьбой доверчивого лодочника, которого обещал убить бежавший из мест заключения ужасно охрипший человек. Несчастного, буквально в последнюю секунду, прикрыли собой цыгане, указывая гитарой на где-то здесь находящийся "рай", в котором душа может выбрать, что хочет. Оборвавшаяся рукой Льва звуковая истерика еще какое-то время носилась по вагону, постепенно затихая. Пожилой мужчина с интересом посмотрел на необычных попутчиков.