Жизнь актера

Маре Жан

Твоя мерзкая болезнь

Ты шагаешь взад-вперед, Ног твоих следы целую. Боль же, что в тебе живет, На себя взять не могу я. Если б знал, какой напев Пели феи королевам, В замках усыпляя всех, Пой я голосом сирены. Погрузил бы в забытье Эту боль я осторожно. Но увы! Ничем ее Успокоить невозможно. Так пусть стократ

воспета мной, Живущая в устах прекрасных, Когда пером взмахну я властно, Уснет, довольная судьбой.

Ненормально

Когда Жанно от боли сам не свой, Он как цветок, под пламенем поникший, Иль мечущийся в клетке зверь лесной, Которому сейчас весь мир чужд остальной. Пакт заключить готов я с чертом иль с Всевышним, Чтоб снова увидать ожившим Того, кто радость воплотил собой.

Осенний олень

Пока твоя любовь любовь мне не открыла, Считал, что правильно в игру играю я, То старая игра была в «они» и в «я» — Венера в Лувре, что на подиуме застыла. Но то была тень тени, жил мертвец во мне, Фавн бронзовый, в котором нет желанья, Неистовство, на бедность подаянье, Безумца семяизвержение во сне. Так не вини ж меня за то, что жду в томленье Я дара твоей юной красоты, Когда со мною рядом дремлешь ты, А я тобой любуюсь в упоенье. Ах, пусть болезнь покинет твой альков И мне вернет сей дар благословенный, Чтоб не был я, как тот олень осенний, Настороженно ждущий рога зов.

Прости меня (Глупее быть нельзя!)

Как часто жизнь несет страданье! Жизнь — это лишь любовный круг. Жизнь требует хранить молчанье, И в ней нельзя ходить вокруг. Нельзя идти ни перед нею, Ни внутрь нее нельзя войти. Сегодня я наказан ею. О боль зубная, отпусти! Жизнь может быть живой и мертвой, Ты побежден иль победил. Закрыл ты дверь свою сегодня, Решил я — сердце ты закрыл.

Портрет

Соединившее нас небо, умоляю, Пусть Жанно будет завтра здоров, Пусть болезнь превратится в любовь, И любовь эту я воплощаю.

Я был

Зачем же дантист ? Ведь есть Все — фильмы, бюсты, любовь, Но горестных мыслей не счесть, И печально течет в жилах кровь. Что

я делал с тех пор, как я есть? Каждый день, каждый миг, вновь и вновь? Был художником, вот и вся честь.

Жан решил перенести на экран «Трудных родителей». Он нашел продюсера. Съемки должны были начаться в сентябре.

Да здравствует мой король

Я в сентябре прекрасный фильм снимаю, Орлом взлетит он, над законами паря, Как он волнует нас, как силы в нас вливает Меня же Богом сделал он, хранящим короля.

Жан должен был осуществлять режиссуру, Ивонна де Бре — играть роль, написанную для нее, Марсель Андре, Габриэлла Дорзиа — свои роли, я — свою. Ни продюсер, ни оператор не хотели приглашать Алису Косеа на роль девушки. Они считали ее слишком старой и не обладающей необходимой для роли чистотой.

Жан рассказал о своем проекте Капгра, директору театра, где была поставлена пьеса «Трудные родители».

— Почему ты не сказал мне об этом раньше? Я хочу быть твоим продюсером.

— Потому что мы не можем пригласить Алису.

— Но это же ясно. Я все прекрасно понимаю. Я свяжусь с твоим продюсером.

Капгра стал главным инвестором фильма. Декорации готовы, приглашены актеры, операторы, технический персонал. Вдруг Капгра заявляет:

— Теперь или Алиса будет играть, или фильма не будет.

Все убиты. Что делать? Кто-то предлагает сделать пробы с Алисой. Пусть она убедится сама.

В назначенный день Алиса не явилась. Меня послали за ней. Она отказалась ехать, заявив, что делать пробы со мной, молодым дебютантом, естественно, необходимо, но она достаточно снималась в фильмах, чтобы обойтись без этого. Я возвращаюсь на студию. Жан звонит ей и объясняет, что пробы необходимы для оператора, чтобы он смог сделать хорошие крупные планы. Она соглашается. Я возвращаюсь за ней.

Оператор честно старается сделать ее моложе, используя газовую ткань, вырезанную и продырявленную бумагу. Во время просмотра Алиса находит себя прелестной, молодой, очаровательной.

Мы же считаем, что она выглядит, как Вольтер в Ферне [14] .

Что делать? Нужно, чтобы кто-то сказал ей правду. Никто не решается.

Я беру это на себя, бросаюсь с головой в воду: отвожу улыбающуюся Алису в сторонку. Вскоре ее улыбка превращается в гримасу, потом исчезает совсем. Помня, как она относилась к Жану в последнее время, я отважился сказать ей все, даже то, что не следовало бы говорить женщине.

14

В Ферне старый и больной Вольтер провел последние годы жизни.

Она измучила Жана во время создания его новой пьесы «Пишущая машинка»: предлагала поставить третий акт на место второго, второй на место первого, не давала окончательного ответа, будет ли она играть в пьесе, считая, что ей лучше сыграть в «Парижанке», или в новой пьесе Салакру, или же в «Федре», или еще не знаю в каких других, — и все это она говорила, спокойно обмакивая сухарики в чай. Короче говоря, Жан совершенно упал духом. А этого я не мог допустить.

Декорации разобраны, контракты расторгнуты. О фильме не может быть и речи.

Мы с Жаном уезжаем в Сен-Тропе. Уже тогда это было экстравагантное место. Чтобы поддержать тон, нужно было соответственно одеваться. Мы остановились в маленьком отеле «Ле Солей», куда по ночам доносилась музыка с танцплощадки «Пальмира». Модная песенка называлась «Сомбреро и мантильи» в исполнении Рины Кетти.

Этот шум мешал Жану спать и работать. Мы перебрались в другой отель «Аиоли». Его хозяином был один из наших друзей, Ж.П. Хагенауэр. Номера в «Аиоли» со вкусом обставлены, и мы чувствовали себя здесь, как в особняке. Однажды утром к нам в отель зашли мои товарищи, одетые так, будто собрались уезжать, и сообщили, что они мобилизованы.