Жизнь актера
Шрифт:
Квартира на улице Пти-Отель, в которой жила мать, стала неописуемой: грязные стены, старая мебель, кое-как починенная усилиями пожилой женщины, разрозненная посуда, чаще всего треснутая, стол в гостиной, постоянно заваленный коробками с моими фотографиями в разном возрасте, списками, счетами, конвертами, марками, наконец, всем, что ей было нужно, чтобы отвечать моим поклонницам. Она жила как бродяжка. Но когда она выходила на улицу, предварительно потратив часы, чтобы накраситься и одеться, она выглядела почти элегантной, хотя ее вкус очень изменился. На людях и дома — это были два совершенно разных
Когда я был еще ребенком, мать взяла с меня слово, что я скажу ей правду, если когда-нибудь она наденет смешную шляпу. Я вспомнил о своем обещании и однажды сказал ей правду. Она восприняла это как проявление жестокости с моей стороны и, конечно, не последовала моим советам.
Ей хотелось, чтобы я чаще приходил к ней. Но ни мой брат, ни я, ни, впрочем, никто другой не имели права прийти, не предупредив заранее.
Я предложил ей сменить квартиру и выбросить все, чем завалена ее нынешняя. Такой совет показался ей безумным.
Кроме праздников, мать приезжала в Марн каждое воскресенье. Кухня была ее столом справок. Персонал рассказывал ей с моего разрешения обо всем, что здесь происходило. Все это были милые и преданные мне люди, настоящие друзья.
— Что нам делать, когда мадам Маре станет нас расспрашивать? — спросили они меня с самого начала.
— Отвечать правду. Старайтесь делать так, чтобы она никогда не могла вас ни в чем упрекнуть.
У Розали была своя тактика — заставить собеседника солгать ей, пусть даже из вежливости, обещать какой-нибудь пустяк, который он забудет сделать, с тем, чтобы впоследствии поймать его на этом.
Чтобы я не заподозрил Жака и Элоди в том, что они разглашают мои тайны, она придумала таинственную мадам Жандр, которая якобы живет в ее квартале и, будучи человеком моей профессии, сообщает ей эти сведения. Я делал вид, что верю, но часто это приводило к стычкам. Воскресенья становились все более и более тягостными. Друзья старались не приходить в этот день. И все-таки я хотел, чтобы Розали переехала в Марн. Жан говорил:
— Я тебя знаю, через неделю после переезда матери ты переселишься в отель.
21
Однажды я получил письмо.
«Мадам Пьер Мутон, сохранившая о господине Жане Маре наилучшие воспоминания, хотела бы предупредить его о безнадежном состоянии здоровья его отца. После третьей операции по удалению опухоли предстательной железы метастазы распространились на область мочевого пузыря. Больной вынужден был покинуть свой дом в Шербуре, на улице Дюше, 28, и лечь в клинику Экердрвилъ для переливания крови. Он не знает о моем письме».
Сначала я не понял, о чем идет речь. Вместо «отец» я понял «брат» (мой брат был очень болен). А потом слово Шербур все мне объяснило. Речь шла о моем отце.
Фамилия этой мадам Мутон ни о чем мне не говорила. Может быть, она родственница? Да и правда ли то, что написано в письме?
Я позвонил в клинику, спросил о господине Маре. Объяснил, что речь идет о больном, которому только что сделали операцию. Меня спросили, кем я прихожусь больному.
— Я его сын Жан Маре.
На противоположном конце провода наступило долгое молчание. Наконец мне сказали, что отец выписался из клиники две недели назад. Когда я спросил его адрес, снова наступило молчание. По-видимому, они подумали, что если я действительно сын, то должен знать адрес отца. Мне ответили, что адрес им неизвестен. Думаю, им показалось странным и подозрительным, что сын звонит с опозданием на две недели и не знает адреса собственного отца. Я повесил трубку. Возможно, в письме этой госпожи Мутон указан правильный адрес.
«Дорогой отец».
Должен я говорить ему «вы» или «ты»? Подходит ли слово «дорогой» для человека, который никогда не давал о себе знать?
У меня нет копии этого письма, но вот его примерный текст:
«Дорогой отец!
Я получил письмо от некой госпожи Мутон, сообщившей, что ты болен. Я звонил в клинику Экердрвиля, но ты оттуда уже вышел. Я всегда хотел встретиться с тобой. Два года назад я пытался тебя разыскать, но безуспешно. Хочешь ли ты, чтобы я приехал? Желательно, чтобы это было в понедельник, это мой выходной день. Я приеду только с твоего разрешения и если ты сам этого хочешь.
С искренней любовью
Твой сын Жан».
С обратной почтой я получил следующее трогательное прекрасное письмо.
«Мой дорогой Жан!
Приезжай, потому что я тоже жду тебя много лет. Ты увидишь очень изменившегося отца, по крайней мере внешне. Но это не важно, потому что, приехав ко мне, движимый искренним порывом, ты совершишь чудо, на которое я уже не надеялся. Телеграфируй мне, в какой понедельник ты рассчитываешь приехать, сейчас или позже, как позволит твоя работа в театре. И не забудь уточнить, в какое время ты придешь на улицу Дюше. Несмотря на мое плохое самочувствие, я с радостью в сердце обнимаю тебя и говорю:
«До скорой встречи».
Твой отец Альфред Маре».
Я не могу поверить, что он ответил так быстро. Я читаю и перечитываю его письмо, оно мне кажется прекрасным: простым, волнующим и точным. Я взволнован. Я отправил ему телеграмму:
«Понедельник девятого буду улице Дюше десять часов очень взволнован твой сын Жан».
В субботу еду на вокзал Сен-Лазар. С этим вокзалом связано все мое детство. Я чувствую себя здесь одновременно и потерянным, и своим. Беру билет на поезд, отправляющийся в 0.15. Затем еду в «Олимпию» на встречу с Розали, которую я пригласил посмотреть балеты Жоржа. Мне кажется, что моя тайна рвется из меня и лицо меня выдает. Но мать ничего не замечает и ни о чем не догадывается. Балеты прекрасны, я горжусь Жоржем. Розали проявляет меньший энтузиазм. Я провожаю ее домой и возвращаюсь поужинать с Жоржем.