Жизнь Бальзака
Шрифт:
Здесь следует упомянуть последнюю тайну из жизни Бальзака – историю прискорбную и ужасную. Если не удастся покончить с ней, то можно, по крайней мере, доказать, что скелет в шкафу готов рассыпаться в прах1210. В 1907 г. писатель Октав Мирбо совершал поездку по Бельгии на автомобиле. В свою книгу он включил рассказ художника Жана Жиго, который, как известно, стал любовником Эвелины после смерти Бальзака. Ту же историю рассказывали Огюсту Родену в то время, когда он трудился над статуей Бальзака. В то время как Бальзак лежал на смертном одре, Эвелина, злясь на него за то, что он умирает, и испытывая отвращение к его неприятному угасанию, «утешалась» в соседней комнате в постели с Жиго. По просьбе Анны, рассказ исключили из опубликованной книги Мирбо, однако о нем пошли слухи. В него поверили даже некоторые серьезные ученые. Рассказ Жиго отличается незрелой хвастливостью, а версия Мирбо – желанием угодить поклонникам Бальзака. Тем не менее они подтверждаются свидетельствами некоторых очевидцев, которые
Во-первых, в то время, когда Бальзак умирал, у Жиго был роман с женой соседа-художника, а, как известно, окна Гудена выходили на дом Бальзака. Судя по всему, Жиго познакомился с Эвелиной лишь в 1851 г., когда писал портрет Анны, но в силу своего самомнения решил объединить два этих эпизода. Вовторых, отношения Эвелины с Оноре никогда не были безмятежными. Они и раньше часто спорили и ссорились. К тому времени, как с Эвелиной познакомились родственники Бальзака, Эвелина и Оноре были знакомы семнадцать лет. Эвелина отнюдь не была ангелом из добальзаковских романов; не обладала она и нечеловеческой стойкостью, которую ожидают от людей, попавших в водоворот роковых событий. Она была одна в чужой стране и самоотверженно ухаживала за мужем, умиравшим ужасной смертью. Ради него она принесла в жертву свое состояние и душевное спокойствие. Родные Бальзака пристально следили за Эвелиной и гадали, достаточно ли она любит Оноре. В июле 1850 г. Лора писала матери: «Г-н Накар просит, чтобы наняли человека ходить за ним. Моя невестка для меня загадка. Сознает она опасность или нет?.. Если да, она героиня. Она жалуется на головные боли и боли в ногах; брат говорит, что она очень крепко спит; похоже, он хочет, чтобы за ним кто-нибудь ухаживал…»1212
Единственное надежное доказательство «последних несчастий» можно найти в письме, написанном самой Эвелиной в июне 1851 г. ее первому после Бальзака любовнику, Шанфлери. К ней приезжал молодой писатель Анри Мюрже – автор «Жизни богемы». Эвелина сказала Оноре, что, по ее мнению, Мюрже далеко пойдет. «Он ответил с ангельской улыбкой: “Не влюбляйся в фамилию”. – “Ах, – ответила я, – если бы ты видел его самого – он такой тощий и слабый!..” – “Значит, он сам представился?” – “А я как раз подумала, или, скорее, мне показалось, что это он… во всяком случае, предполагала…” – “Ничего страшного, – ответил Бальзак, наполовину смеясь, наполовину сердясь, – но, как только мне станет лучше, ты больше не будешь принимать этих молодых людей, в которых ты угадываешь или предполагаешь большое будущее…” (он передразнил меня)»1213. Наверное, плохо, что Бальзак сохранил свою наблюдательность до самого конца; к сожалению, и сам он отнюдь не был образцом верности. Но то, что позже Эвелина старалась иметь как можно меньше дела с Бальзаками, доказывает, что она старалась в последние недели жизни мужа поддерживать в нем иллюзию счастья. Бальзак радовался, что его жена и близкие так хорошо поладили. Когда в 1854 г. умерла мать Бальзака, ее поверенный написал Эвелине с просьбой «защитить ее память» (то есть выплатить ее долги). Эвелина отказалась и живо описала последние недели, проведенные у постели умирающего: «Целых четыре месяца я была не женой, а сиделкой г-на де Бальзака. Заботясь о муже, больном неизлечимой болезнью, я подорвала собственное здоровье, а также истратила свое личное состояние, приняв на себя по завещанию его долги… Если я продолжу в том же духе, я поставлю под удар будущее моих детей, совершенно чужих для семейства Бальзак – таких же чужих, как стала и я сама после смерти мужа, союз с которым закончился так печально и трагически через четыре с половиной месяца после свадьбы»1214.
По иронии судьбы, единственный участник событий, на кого можно рассчитывать в смысле доказательств, – сам Жиго; и, если в его рассказе и есть мораль, ею стала бы аксиома Бальзака: «Великие люди подобны скалам в океане – к ним прилипают только устрицы»1215.
5 августа 1850 г. Бальзак ускользает от нас в предсмертное молчание. Письмо, помеченное 5 августа, настолько пронизано его духом, что кажется, будто он и сам считал его последним. Пришла хорошая новость. Его консультант, Фессар, сообщил, что со старым долгом, оставшимся после «Ле Жарди» (25 тысяч франков), наконец, покончено. Дело устроилось как нельзя лучше: кредитор умер, и Бальзак получил возможность выкупить свой долг на аукционе за 50 франков. Поистине выгодная сделка! Эвелина сидела на краю его кровати и писала под диктовку: «Когда я получил ваше письмо, я уже знал о вашем успехе, но, хотите верьте, хотите нет, сам успех меньше повлиял на меня, чем та очевидная радость, которую он вам доставил… Возможно, в делах у нас все хорошо, но из-за болезни мои страдания удвоились. После того как я имел удовольствие видеть вас, дьявол лишил меня сна, вкуса и движения… у меня есть сиделки, с помощью которых я совершаю действия, необходимые для жизни, но теперь привязан к жизни лишь номинально. Моя жена начинает понимать, что бремя, которое она на себя взвалила, выше ее сил, а я мучаюсь от боли из-за нарыва на правой ноге… Думаю, такова цена, определенная небесами, за великое счастье моего брака»1216.
В оставшиеся тринадцать дней у Бальзака отмечались короткие приступы расстройства сознания; позже, приходя в себя, он изумлялся странностям своего ума. Возможно, именно в один из таких моментов помутнения рассудка он звал Ораса Бьяншона, великого врача из «Человеческой комедии», уверяя, что только Бьяншон может его спасти1217. Историю рассказывали после смерти Бальзака; считается, что она служит лишним подтверждением невинной веры творца в собственное творение – доказательство, что он еще не утратил последних иллюзий. И все-таки, судя по всему, в тот миг голова Бальзака работала нормально. Он мог звать Бьяншона, намекая со свойственным ему юмором на то, что больше его никто и ничто спасти не в силах.
17 августа началась гангрена, и врачи махнули на него рукой. Перестали делать проколы, чтобы выпустить гной. Последняя ночь Бальзака была мучительной. Он страдал от боли, тревожился о судьбе недописанных романов и беспокоился об Эвелине. «Моя жена умнее меня, – говорил он Гюго, – но кто поддержит ее в ее одиночестве? Я приучил ее к большой любви»1218. К утру он затих и полностью утратил зрение. Позвали священника прихода Святого Филиппа, совершавшего богослужения в соседней часовне. Бальзака причастили и соборовали перед смертью; он подал знак, что все понимает. Час спустя он сжал руку сестры, и началась агония.
В тот вечер, после ужина, пришел Гюго, узнавший новость. В комнате умирающего он застал мать Бальзака, слугу и сиделку (должно быть, Эвелина ненадолго вышла – факт, за который позже ухватился Мирбо). «Его лицо стало багровым, почти черным, перекосилось вправо. Он был небрит; его седые волосы коротко остригли; глаза у него были открыты и смотрели перед собой. Я увидел его в профиль; мне показалось, что он похож на Наполеона… От кровати шел невыносимый запах. Я откинул край одеяла и взял Бальзака за руку. Рука была в испарине. Я сжал ему руку, но он не ответил на мое пожатие»1219.
Вскоре после того, как Гюго покинул дом, страдания Бальзака прекратились. Настал конец долгого ожидания. Бальзак умер 18 августа 1850 г. в половине двенадцатого. Ему был пятьдесят один год.
Сделали слепок знаменитой руки, написавшей сотню романов, и формовщик прислал счет на имя «г-на Бальсака»1220. Лицо Бальзака на смертном одре зарисовал художник, который подметил признаки страдания и истощения. На том рисунке на лице Бальзака играет едва заметная улыбка; возможно, художник решил приукрасить действительность, а может, так вышло чисто случайно. О смерти сообщили Лоран-Жан и зять Бальзака, и начались приготовления к похоронам. Тело отвезли в церковь Святого Николая; позже вспомнят, что Бальзак задолжал церкви за право доступа в часовню. Долг выплатила его жена спустя чуть больше месяца после его смерти; ей предстояло расплачиваться за «дом его мечты».
Бальзак лежал в церкви два дня, рядом с памятником одной из двух его великих страстей. Дом на улице Фортюне снаружи напоминал мавзолей, внутри – сокровищницу. Через тридцать два года один из Ротшильдов снесет его. Теперь от него ничего не осталось. Но второй памятник, который также близился к завершению, по-прежнему полон жизни – и не только жизни. Взяв у своего творца жизненную энергию, «Человеческая комедия» сохранила ее. После смерти Бальзака она начала оказывать свое мощное и незаметное влияние на действительность.
Глава 18
Человеческая комедия (эпилог)
В среду, 21 августа 1850 г., улицы в модном квартале Фобурдю-Руль были запружены транспортом и большой толпой народа, к явной досаде Ашиля Фульда, министра финансов1221.
Утро было хмурое, небо затянули облака; министр ехал на важную встречу. Ничто не может задерживать министра, который выполняет свои обязанности, даже похоронная процессия.
Ашиль Фульд стал первым важным именем из мира высших финансов, который оказал поддержку новому президенту, и в результате еженедельные званые вечера, которые устраивал его старший брат Бенедикт, стали центром политической жизни. На вечерах у Бенедикта не только ели, но и обсуждали важные государственные дела. Там собиралась горстка людей, составившая элиту парижского общества. В тот вечер, после ужина, Ашиль очутился рядом со знаменитым «принцем критики» Жюлем Жаненом, который, по слухам, послужил прообразом циника в «Провинциальной знаменитости в Париже» Бальзака. Сходство совсем не обрадовало Жанена; в рецензии, которая вышла в «Ревю де Пари», он разнес роман и назвал его клеветой на «благородную и желанную профессию», под которой он подразумевал журналистику. Бальзака Жанен назвал вульгарным человеком, одержимым сексом, деньгами и изнанкой жизни; люди, хоть сколько-нибудь уважающие себя, не имеют с ним ничего общего. Впрочем, рецензию Жанен написал за одиннадцать лет до описываемого события1222.