Жизнь Бенджамина Франклина. Автобиография
Шрифт:
Эти поговорки, содержащие мудрость многих поколений и народов, я собрал и оформил в виде последовательного рассуждения, предпосланного Альманаху 1757 года в форме речи мудрого старика к посетителям аукциона. Объединение всех этих разбросанных в разных местах советов придало им большую выразительность. Мой краткий сборник получил всеобщее одобрение и был опубликован всеми газетами американского континента, перепечатан в Англии на больших листах бумаги, чтобы вешать в домах; два перевода были сделаны во Франции, и большое количество экземпляров было куплено духовенством и джентри для бесплатной раздачи бедным прихожанам и арендаторам. Высказывалось мнение, что этот сборничек, осуждавший бесполезные траты на заграничные предметы роскоши, способствовал росту денежных фондов в Пенсильвании, который наблюдался там в течение нескольких лет после его опубликования.
Я рассматривал свою
Издавая свою газету, я тщательно избегал всяких клеветнических и личных выпадов, которые позднее сделались столь постыдным явлением в нашей стране. Когда меня просили поместить в моей газете материалы этого рода, причем авторы обычно ссылались на свободу печати и утверждали, что газета должна быть подобна почтовой карете, в которой всякий, кто в состоянии заплатить, может занять место, я отвечал, что, если угодно, я могу напечатать это произведение отдельно, в количестве стольких экземпляров, сколько автор пожелает сам распространить; но что я отказываюсь заниматься распространением его клеветы и что, заключив контракт с моими подписчиками снабжать их тем, что или полезно, или занимательно, я не могу наполнять свою газету частной перебранкой, которая их не касается, ибо в таком случае совершу явную несправедливость. В настоящее время многие из наших издателей без малейшего угрызения совести служат злобным чувствам отдельных личностей путем ложного обвинения прекраснейших людей среди нас; они разжигают ненависть настолько, что дело доходит до дуэлей. Они по большей части так нескромны, что печатают непристойные измышления о правительствах соседних государств и даже о поведении наших лучших национальных союзников, что может привести к самым пагубным последствиям. Я упоминаю обо всем этом, чтобы предостеречь молодых издателей и побудить их не осквернять свою прессу и не дискредитировать свою профессию такими постыдными действиями, но всегда отказываться от материала подобного рода, они могут убедиться на моем примере, что это в общем не причинит ущерба их интересам.
В 1733 году я послал одного из моих рабочих в Чарлстон (Южная Каролина), где требовался печатник. Я снабдил его печатным станком и шрифтом; мы заключили соглашение, по которому я становился его компаньоном и должен был получать треть его доходов, уплачивая треть расходов. Он был человеком грамотным и честным, но невежественным в вопросах отчетности, и, хотя он иногда переводил мне деньги, я не мог ни получить от него точного отчета, ни добиться того, чтобы наше товарищество достигло при его жизни более или менее удовлетворительного состояния. Когда он умер, дело продолжала его вдова; эта женщина, рожденная и воспитанная в Голландии, где, как я знал, ведение книг входит в программу женского образования, послала мне самый ясный отчет, какой только она могла составить о прошлых делах, и продолжала с величайшей регулярностью и точностью сообщать каждые три месяца о положении дел. Она вела дело так успешно, что не только прекрасно воспитала своих детей, но и по истечении срока смогла купить мою типографию для своего сына.
Я упоминаю об этом случае главным образом для того, чтобы рекомендовать нашим молодым женщинам эту область образования, которая в случае вдовства будет, вероятно, для них и их детей более полезна, чем музыка и танцы; умение лично вести дела оградит вдову от убытков, причиняемых обманом всякого рода ловких людей, и даст ей возможность продолжать, может быть, доходное торговое дело с установленными связями, пока не подрастет ее сын настолько, чтобы быть в состоянии взять на себя это дело и продолжать его к дальнейшему преуспеванию и обогащению семьи.
Около 1734 года к нам прибыл из Ирландии молодой пресвитерианский проповедник по имени Хемпхилл, читавший звучным голосом превосходные проповеди, которые он, казалось, импровизировал; эти проповеди вызывали большое стечение людей различных вероисповеданий; все дружно ими восхищались. Я стал в числе прочих одним из его постоянных слушателей; его проповеди нравились мне, так как они не страдали догматизмом, но настойчиво внедряли добродетельное поведение или то, что на религиозном языке называется добрыми делами. Однако те из нашей конгрегации, которые считали себя ортодоксальными пресвитерианами, не одобряли его взглядов; к ним присоединилось большинство старых священников, обвинивших Хемпхилла перед синодом в ереси, для того чтобы заставить его замолчать. Я стал его ревностным сторонником и всеми способами постарался создать партию его приверженцев.
Некоторое время мы боролись за него с надеждой на успех. Много было написано тогда за и против; обнаружив, что он, хотя и хороший проповедник, но плохой писатель, я написал для него два или три памфлета и одну статью для «Газеты» от апреля 1735 года. Эти памфлеты, как обычно бывает с полемической литературой, жадно читались в то время, но вскоре были забыты, и я сомневаюсь, чтобы хоть один их экземпляр сохранился до сегодняшнего дня.
В разгар этой полемики произошел неприятный случай, чрезвычайно повредивший Хемпхиллу. Один из противников нашей партии, прослушав его проповедь, вызвавшую всеобщее бурное восхищение, вспомнил, что он уже где-то читал эту проповедь или по крайней мере ее часть. Предприняв поиски, он обнаружил, что часть ее была напечатана со всеми подробностями в одном из номеров английского «Ревью» и была взята из речи доктора Фостера. Это открытие внушило многим из нашей партии отвращение к Хемпхиллу, и они от него отступились, что ускорило наше поражение в синоде. Я его не оставил, так как считал, что лучше читать хорошие проповеди, написанные другими, чем свои, да плохие, как делали все наши учители. Впоследствии он мне признался, что все его проповеди ему не принадлежали, и добавил, что благодаря своей прекрасной памяти он мог запомнить и воспроизвести любую проповедь, прочитав ее всего один раз. Когда мы потерпели поражение, он нас покинул и отправился искать счастья где-либо в другом месте. С тех пор я оставил конгрегацию и никогда ее больше не посещал, хотя продолжал в течение многих лет оказывать помощь по подписке ее служителям.
В 1733 году я начал изучать языки и вскоре настолько овладел французским, что был в состоянии свободно читать французскую литературу. После этого я принялся за итальянский. Один мой знакомый, также изучавший этот язык, часто приглашал меня сыграть с ним партию в шахматы. Увидев, что это отнимает слишком много времени от моих занятий, я отказался, наконец, играть с ним иначе, как на том условии, что победителю в каждой партии будет предоставлено право дать побежденному задание, состоящее либо из проработки какого-либо грамматического правила, либо из перевода; выполнение этого задания было делом чести для побежденного до нашей следующей встречи. Так как мы играли приблизительно одинаково, то мы таким образом заставляли друг друга изучать язык. Впоследствии я без большого труда настолько овладел испанским языком, что смог и на нем свободно читать.
Я уже упоминал о том, что учился в латинской школе только один год и притом в очень юном возрасте, после чего совершенно перестал заниматься этим языком. Но когда я познакомился с французским, итальянским и испанским языками, то, просматривая однажды латинское завещание, с удивлением обнаружил, что понимаю гораздо больше, чем ожидал. Это воодушевило меня возобновить изучение латинского языка, что я и сделал на этот раз с большим успехом, так как знание других языков весьма облегчило мою задачу.
На основании приобретенного опыта я понял, что в нашем общепринятом методе изучения языков имеется непоследовательность. Нам говорят, что надо начинать с латинского языка, знание которого облегчит изучение происшедших от него современных языков; при этом, однако, мы не начинаем с греческого, чтобы легче овладеть латынью. Конечно, если вы смогли вскарабкаться на вершину лестницы, не пользуясь ступенями, то вы сможете при их помощи легко спуститься вниз; но несомненно и то, что, если вы начнете подыматься с самой низшей ступени, вы легче достигнете вершины; поэтому я хочу предложить тем, кто заведует образованием нашей молодежи, подумать над следующим: поскольку многие, начиная с латыни, затрачивают на ее изучение несколько лет и останавливаются на этом, не добившись большого успеха, а все, что они усваивают, остается почти бесполезным, так что в конечном счете все время оказывается потерянным, то не лучше ли начинать с изучения французского, затем переходить к итальянскому и т.д. В этом случае, если изучающие потратят столько же времени, а затем вовсе бросят изучение языков и так никогда и не дойдут до латыни, они все же приобретут знание одного или двух живых языков, которые могут пригодиться им в повседневной жизни.