Жизнь графа Дмитрия Милютина
Шрифт:
Из Лондона стали приходить «Голоса из России», Александр Второй услышал об этом и тут же приказал князю Долгорукову доставлять непременный экземпляр этих «Писем» ему и императрице, которая тоже заинтересовалась этими «голосами». Первая же публикация от имени Русского либерала привлекла внимание императора своей цельностью и независимостью мнений, в которых он тоже почувствовал что-то из своих раздумий, которыми делился и в Манифесте о восхождении на престол, и в различных собраниях с дворянством, купечеством, с чиновным людом. Пусть не теми же в точности словами Русского либерала, но и он сказал о том, что необходимо провести реформы во всех сферах общественной и социальной жизни, и он, Александр Второй, еще отцу говорил, что декабристов нужно простить за попытку реформ, они увидели на Западе нечто такое, что и в России надобно ввести, пусть они ошибались, но мысли повсюду двигались в этом направлении обновления форм управления… Русский либерал говорит, что страна проснулась от мертвенного оцепенения, увидела бедственное положение России, повсюду возникала рукописная литература, предлагавшая ответы на тысячи вопросов современной русской жизни. Никто из авторов и не думает о революции, о свержении монархии, они думают лишь о вознаграждении за утраченные сорок лет безмолвия, они не растрачиваются в мелкой злобе о прошлом императоре, без малодушия, робости и преувеличения измеряют они пучину зол. Европа бунтовала, меняла династии и формы правления, а русских за это же называли спящими, русской мысли нельзя было дышать под невыносимым гнетом, а за время сорокалетнего террора возникла и опутала всю Россию в свои сети алчная, развратная и невежественная бюрократия, эта тирания нового рода, сквозь которую не доходит ни голос России до царя, ни мысли и намерения царя до России… Как радовались мои близкие и придворные, когда удалось освободить Клейнмихеля от должности, ведь все знали, что он не совсем чист на руку… Уж не говоря о том, как радовались, когда он уволил графа Нессельроде и назначил князя Горчакова на место министра иностранных дел, русского, родовитого, а главное, умного, образованного, знающего свой предмет не понаслышке, великолепно говорящего на всех европейских языках… Предстоят еще какие-то назначения, как бы не ошибиться в своем выборе… Кажется, нынешний благонамеренный государь, пишут в письмах, не дал убаюкать себя лживыми наговорами, что будто бы наш народ – скопище буйных сорвиголов, намеренных разрушить трон. Вся цензура стойко стоит между царем и народом, чуть что – сразу выбрасывает какую-либо свежую мысль, так ужасен гнет цензуры…
Александр Второй указал шефу жандармов доставлять ему и императрице всю печать из Лондона и тщательно изучали материалы, а порой и обсуждали между собой…
«Письма из России», «Колокол» и другие материалы от Герцена были очень популярны на Западе и в России, ему писали совершенно разные люди: студенты, чиновники, помещики, писатели, мещане… «Расчет Герцена был верен, – писали в журнале «Сын Отечества», – успех его изданий превзошел все ожидания; они расходились во множестве экземпляров; многие русские, приехавшие в чужие края, покупали (большей частью просто из любопытства) запрещенные листки и книжки. Довольно этих листков и книжек пробиралось и в Россию. Авторитет г. Герцена все рос и рос, имя его сделалось знаменем в известных кружках…» «Молодежь на тебя молится, – писал Константин Дмитриевич Кавелин, профессор Московского университета, историк, юрист, – добывает твои портреты, даже не бранит того и тех, кого ты, очевидно, с умыслом не бранишь. Словом, в твоих руках огромная власть. По твоим статьям подымаются уголовные дела, давно преданные забвению, твоим «Колоколом» грозят властям. Что скажет «Колокол»? Как отзовется «Колокол»? Вот вопрос, который задают себе все, и этого отзыва страшатся министры и чиновники всех классов».
Об огромной популярности литературы от Герцена писал и князь Мещерский в своих воспоминаниях:
«Началась совсем новая политическая жизнь. Забыт был Николай I, забыты были святые страды Севастополя, все принялось жить и сосредоточивалось около чего-то нового.
Это новое, смешно вспомнить, был Герцен… Явился новый страх – Герцен; явилась новая служебная совесть – Герцен; явился новый идеал – Герцен.
Теперь, столько лет проживши, видишь совершенно ясно, как легкомысленно, как ребячески или, попросту говоря, как глупо отнеслось тогдашнее общество к той задаче перерождения, которую оно представляло себе как неизбежное призвание нового царствования, как результат окончившейся Николаевской эпохи. Серьезно говоря, я и доселе ничего не узнал, проживши 40 лет, такого, что меня убедило бы в том, что царствование великого Николая требовало после его кончины какого-то позорного во имя прогресса забвения; напротив, яснее, чем когда-либо, я понял, что все заветы и предания этого царствования надо было для счастья России все до единого сберечь, как здоровые и крепкие основы русского государства, и заняться только переформированием обветшалых учреждений и крестьянским вопросом; вследствие этого казалось совершенно естественным, что крупные государственные умы того времени – а их было немало в 1856 году, – соединяясь около молодого Государя, сообща с ним разработали бы план необходимых реформ в их разумной постепенности.
Но именно этого-то не случилось. Ничего никем не было разрабатываемо с мыслью начать дело по плану и в порядке. И оттого-то – все сосредоточилось в Герцене. А Герцен своим явлением являлся самым циничным выразителем того характера случайности, который должны были принять задачи так называемого перерождения. Герцен основал эпоху обличения.
Это обличение стало болезнью времени, и оно-то испортило нравственно и духовно ту среду, из которой должна была исходить серьезная и строго проверенная реформаторская деятельность. А так как в основу герценского обличения легла его мелочная, личная, а потому антипатриотическая ненависть к Николаю Первому, то этим и объясняется, почему эпоха герценского террора соединилась с эпохой бессмысленного развенчания великой нравственной фигуры Николая Первого» (Князь Мещерский. Воспоминания. М., 2003. С. 47–48).
Князь Мещерский, вспоминая эти годы учебы в Училище правоведения, вспоминая разговоры после того, как выходили из училища, очень часто вспоминали недавно прочитанные брошюры Герцена, обычно и студенты делились на герценистов и антигерценистов, и по всему чувствовалось, что многие были захвачены духом либерализма, критиковали николаевщину, с его военщиной и тягой к дисциплине. Во главе всех учебных заведений был генерал Яков Иванович Ростовцев, поклонник Герцена и проводник всех его идей в преобразовании России, повсюду в министерствах, в департаментах, в газетах и журналах, повсюду были поклонники Герцена, поклонники его либерального духа, именно они поставляли Герцену обличительный материал, Герцена боялись больше, чем правительства.
Глава 2
НАКАНУНЕ РЕФОРМ
Александр Второй много думал о предстоящих реформах. Как-то после коронации, на одном из традиционных балов по этому случаю до Александра Второго дошло известие, что великая княгиня Елена Павловна кому-то из своих приближенных сказала, что думает отменить крепостное право в своих имениях, прав, дескать, Герцен в своих брошюрах и письмах из России, что настала эта пора отмены крепостного права в России, повсюду произошла эта отмена, люди почувствовали себя свободными… Нельзя себя считать крепостником… Но как это сделать? В разговорах с императрицей Александр Второй часто говорил об этом. Императрица читала некоторые материалы Герцена и советовала ему прочитать, чтобы узнать, что думают русские люди за границей, а значит – и в России… Ведь есть крестьяне государственные, есть крестьяне монастырские, но и крестьяне помещиков, в сущности рабы, помещик может распоряжаться их судьбами, как захочет, может купить, может продать, как недавно это сделали русские люди с Тарасом Шевченко и выкупили его из крепостных… Но какой ропот поднимется среди помещиков. А как избежать?
Столько горя может возникнуть из-за этой отмены, столько страданий… Предлагают в «Письмах из России», что для благоденствия страны необходима свобода совести, это первое и священное право гражданина. Человек сам, независимо от государства, избирает для себя религиозные убеждения, он может быть православным, может быть и мусульманином, может быть и иудеем, отношение к Богу остается делом совести. Законы государства не могут влиять на его выбор для спасения души. А почему у нас веками преследуют раскольников, разве это не ограничение свободы совести? А почему у нас по-прежнему преследуют евреев за их веру? И с евреев надобно снять притеснительные ограничения, ибо свобода совести есть право, из которого не должен быть исключен ни один подданный русской империи, правильно говорят в этом письме, никто не должен страдать за религиозные убеждения.
Но самый мучительный вопрос, который твердо стоит чуть ли не во всех брошюрах Герцена, – это свобода от крепостного состояния, это действительно величайшее зло, которое терзает Россию. Государство чаще всего ограничивало свободу действий помещика, но законы не соблюдались. Помещик по-прежнему полновластный хозяин крепостных душ, но как освободить крестьянина, с землей или без земли, – вот коренной вопрос нашего государства, ведь возникнут споры…
Человек сам, независимо от государства, должен по каждому вопросу иметь свое мнение, вот почему необходима свобода общественного мнения, как краеугольный камень государственной политики, каждый имеет право свободно высказывать свое мнение, пусть за каждое свободное мнение не хватают человека и не сажают его как преступника в тюрьму и не посылают в ссылку. Безмолвная покорность в обществе ничего хорошего не даст, только общественное мнение может добиться истины, разоблачить злоупотребление, побудить правительство к преобразованиям. А для этого необходима свобода печати, без цензурного вмешательства, пусть существует оппозиция, выражает свои мысли, в их столкновении и борьбе и состоит вся политическая жизнь страны и народа… Свобода преподавания, публичность всех правительственных действий, публичность и гласность судопроизводства – вот еще задачи государственной политики…
Прав, конечно, Бернадот, маршал Наполеона, сев на шведский престол и сказав: «Время внешних завоеваний прошло; наступает пора завоеваний внутренних». Сколько лет Россия стояла с мечом, вмешивалась в чужие дела, мешала устраиваться Европе так, как она хотела, устраивала республики, возводила империи, а недавно объединившаяся Европа указала нам на свое место: наведите порядок в своей собственной стране… Но много в книжках Герцена и социалистических призывов, там, где господствует упорная охранительная система, не дающая места движению и развитию, там революция и является, как неизбежное следствие такой политики, это вечный закон всемирной истории… Многое в брошюрах Герцена справедливо, разве он не прав, когда в его письмах из России пишут, что цесаревич был воспитан в духе князя Меттерниха, господствовавшего в Европе, а значит, и в России… Прав, конечно… Господи, как много забот обрушилось на его голову, столько предстоит сделать, чтобы принести благо своему народу и стране… Наступило время внутренних завоеваний… Пока шли переговоры о мире с Западом, пока устраняли всякие статьи в договоре и писали новые, ничего определенного Александр Второй и не мог предложить своим чиновникам, но, как только эти смутные времена прошли, Александр Второй вновь заговорил о крестьянской реформе, так долго мучившей его, а главное – мучившей его императрицу…
Еще 30 марта 1856 года Александр Второй, узнав о волнениях среди московского дворянства, до которых дошли слухи об отмене крепостного права, успокоил их представителей на собрании:
– Я узнал, господа, что между вами разнеслись слухи о намерении моем уничтожить крепостное право. Конечно, вы и сами знаете, что существующий порядок владения душами не может считаться неизменным… Но лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно начнет отменяться снизу. Прошу вас, господа, думать о том, как привести это в исполнение…