Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.
Шрифт:
Вот как раз и повод подружиться. Поскольку есть убитые, без официального дознания не обойтись. Может, и впрямь найдут виновных?
– Марчелло, собирайся. В город поедешь, отвезешь письма проведитору и начальнику гарнизона.
Присланный из Спалато чиновник выглядел, прямо скажем, мелковато. Осмотрел, обнюхал, расспросил... Убрался, не сказав ничего вразумительного.. Даже предложение субсидировать розыск его, по видимости, не вдохновило. Действительно, несколько дней спустя посыльный принес письмо: ввиду важности случившегося, расследование передано в Зару, в канцелярию генерального проведитора, имеющего главное начальство над всею Далмацией. Сиятельного графа нижайше просят, буде явится возможность, оказать честь сему присутственному месту своим посещением.
Лицемеры, чернильные душонки! До Зары, между прочим, больше ста верст. Хотели б уважить - послали бы
Канцелярский служитель, услышавший мое имя, явно изменился в лице. С чего бы? Сами же приглашали. Впрочем, он разъяснил свое смущение: никого из начальства в присутствии нет, а заставлять столь высокую персону ждать... Час или два всего лишь...
– Ничего, не извольте беспокоиться. Здесь найдется сколько-нибудь приличная таверна, чтобы подкрепиться с дороги?
Таверна, разумеется, нашлась. При повторной встрече служитель прямо-таки лучился счастьем.
– Что, синьор Кавалли изволил появиться?
– Нет, генеральный проведитор в отъезде, однако есть иная особа, достаточно высокая, чтобы принять Ваше Сиятельство. Извольте...
Проводив меня длинной анфиладой комнат, он угодливо растворил дверь. За массивным столом сидел некто в черном, охвативший гостя цепким взглядом, но не соизволивший встать. Торопливый топот послышался сзади, и в залу ворвались вооруженные люди. Меня крепко схватили за локти. Двери за спиною черного тоже распахнулись: оттуда вбежала такая же толпа.
– Синьоры, вы ничего не путаете? Это на меня напали, а не наоборот!
Не обращая ни малейшего внимания на протесты, стражники отобрали шпагу и спрятанный под одеждой пистолет, обшарили с ног до головы в поисках иного оружия; старший из них обернулся к черному с видом угодливости:
– Что дальше прикажете, синьор советник?
И только тут до меня дошло, что к проведиторской канцелярии субъект в черном никакого отношения не имеет. Государственный инквизитор, вот это кто! Исполнитель тайных решений Совета Десяти, обладающего правом жизни и смерти над каждым гражданином республики. Юридическими формальностями Совет не связан: приговоры выносит заочно, оправдания не принимает, осужденных на казнь служители топят по ночам в канале Орфано. Когда-то эти фигуры в старомодных долгополых одеяниях внушали ужас всем, вне зависимости от положения и богатства; потом их полномочия урезали - в отношении действующих должностных лиц. Прочим они по-прежнему опасны.
– Заковать и доставить на корабль. Отплываем сегодня же. Преступника нужно доставить в Город как можно скорее.
В НЕВОЛЕ
И зачем было так торопиться с доставкой арестованного графа Читтано в Венецию, если первый допрос мне учинили только через две с половиной недели по прибытии? Что-то заело в жерновах государственной машины: здесь это происходит довольно часто. Венецианцы слишком боятся возможной узурпации, поэтому облеченных страшной и тайной властью членов Совета Десяти переизбирают ежегодно. Продление полномочий на второй срок не допускается: это время отведено для проверки возможных злоупотреблений предыдущего состава. Не знаю точно (ибо сие сокрыто покровом глубочайшей тайны), но подозреваю, что государственные инквизиторы, коих децемвиры назначают из своего числа, переменяются еще чаще. Как при такой системе сохранить преемственность действий и порядок в делах, есть секрет еще более таинственный, который, вероятно, не откроет никто и никогда. Даже не знаю, кого в таком случае предпочесть: одного бессменного генерала Ушакова или десяток самоуверенных дилетантов?
Что за претензии имеет ко мне Serenissima, удалось догадаться только на допросе. Тайная полиция ничего своим жертвам не объясняет, а служители тюрьмы Пьомби, если бы вдруг и пожелали объяснить, не обладали такими сведениями. Оказалось, все дело в прошлогодних планах вооруженного действия против турок: республика так боится грозных соседей, что искореняет и преследует любые враждебные к ним замыслы с ревностью, достойной истовых последователей Магомета. Тут скрывать было нечего, ибо прожект развалился без надежды возобновления. Больше осторожности требовалось в ответах о греческих клефтах, которые тоже интересовали Совет Десяти, но здесь у меня нашлась позиция, удобная для обороны. Дескать, всю деловую сторону разбоя вел Кассар; я же брал на себя лишь политические вопросы. Понятно, что теперь, по миновании времени, они в значительной мере утратили актуальность.
Кстати, мой титул создал Совету изрядные сложности. С одной стороны, 'Алессандро Джованетти, также именующий себя Алессандро Читтано' - урожденный венецианский подданный, причем низкого происхождения. В городе три сословия: знать, иначе нобили или патриции, зажиточные горожане-читтадини, и в самом низу - пополаны, сиречь простолюдины. Семья дядюшки Антонио, в младенчестве отравившего меня школьной латынью, принадлежала, несмотря на бедность, к среднему разряду. Граница здесь проходит не по величине дохода, а по способу его добывания: презренным ручным трудом или 'благородными ремеслами' зарабатывает на жизнь глава семейства. Это не означало, что статус дядюшки механически распространялся на племянника. Дознаватель меня изрядно удивил, допытываясь о мелочах полувековой давности: исполнял я при служителе Арсенала профессоре Витторио Читтано лишь должность секретаря, или же работал руками в его мастерской? А узнав, что и руками тоже - преисполнился важности, словно бы допрашиваемый оказался на несколько ступеней ниже чином, чем ранее предполагалось. Ну что тут сказать?! Это ведь не отдельный урод какой-то попался: всеобщий дух народа проникнут отвращением к труду. Среди знати даже на занятия торговлей, создавшей когда-то саму Венецию, начинают поглядывать с пренебрежением. Здесь оперная певица получает в сотни раз больше, нежели умелый мастеровой, и даже больше, чем боевой генерал. Сей город обречен. Ему ничем уже не поможешь.
Так вот, происхождение побуждало видеть во мне местного уроженца, простолюдина самого низшего ранга; титул же требовал отношения, подобающего знатному иностранцу. Такая двойственность, с учетом опасливо-враждебного отношения моих компатриотов к иностранцам (за исключением тех, кто приезжает на карнавал сорить деньгами) вызывала у тайных служителей республики подобие перемежающейся лихорадки, когда больного бросает то в жар, то в озноб. Допросчики часто менялись, перескакивали от грубостей и угроз к вежливым, почти куртуазным, беседам и обратно. Впрочем, не исключаю, что это была продуманная и рассчитанная линия, имевшая целью расшатать и привести в смятение чувства заключника, лишить его душевного равновесия и побудить сдаться; однако в таком случае инквизиторы сильно просчитались. Если б на меня действовали подобные дешевые трюки, я был бы к ремеслу своему непригоден. Как можно властвовать над людьми, если ты сам позволяешь любому прощелыге управлять собою?! Нет, братцы. Не на того напали.
Бывало, что грозили и пытками. Такие способы здесь в ходу. На это обыкновенно следовал ответ, что пребывание в тюрьме Пьомби - само по себе пытка, добавить же к нему еще иные мучения означает риск, что узник, отнюдь не юный и не самого крепкого здоровья, прейдет в лучший мир до времени, лишив инквизиторов удовольствия с ним беседовать и не успев ответить на интересующие их вопросы. Тут присутствовала доля лукавства. В сравнении с Трубецким бастионом, каморка под крышей Дворца Дожей могла считаться местом отдохновения. Только одно неудобство: страшная жара. В солнечные дни свинцовая кровля накалялась, будто каменка в русской бане. Казалось, плюнь - зашипит. И воздух, как в африканских пустынях. Пол-суток в такой атмосфере кого угодно приведут в исступление ума. Пасмурную погоду считаешь за счастье, дождь оборачивается райским блаженством. Вызов на допрос, в комнату этажом ниже, где намного прохладнее - несказанная радость. Ладно еще, в питье не ограничивали.
Впрочем, эта беда миновалась вместе с летом. В остальном же тюрьма довольно удобная, особенно для людей с деньгами (а других сюда и не сажают). Стражи вежливые, всегда готовые услужить в пределах дозволенного. Через них можно купить еду, одежду, даже мебель. Ежели средства позволяют - хоть гобеленами камеру драпируй. Запрещены оружие, инструменты, все вообще металлические предметы, бумага и письменные принадлежности. Нельзя бриться, даже если бритва ни на секунду не дается в руки узнику. Книги разрешены выборочно. Религиозного содержания (ну, если не еретические) - сколько угодно, а вот за античных классиков уже пришлось побороться. На современных иностранных авторов полный запрет, на вольнодумцев вроде Галилея - тоже. Забота о нравственности тюремных сидельцев, как изволите видеть, самая нежная. Венецианские инквизиторы назначаются от республики, они занимаются преимущественно мирскими делами и никак не связаны с одноименной структурой римской церкви - однако в ханжестве своим духовным собратьям нисколько не уступят.