Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.
Шрифт:
Жители относились спокойно к чудачествам приезжего графа: чем более возвышаетесь вы над другими людьми благодаря богатству и знатности, тем более дурацкие выходки можете себе позволить, не возмущая их чувств. Одно исключение было, и довольно неприятное: местный священник, падре Флориано. Венецианцы вообще-то мало религиозны; из всех итальянских народов это, наверно, самый афеистический. Понятно, почему: глубокую веру скорее встретишь у патриархальных сельских простаков, чем у истомленных вечной погоней за деньгами жителей торгового города. Но я за все время, прожитое в Каштеле, ни разу не заглянул в храм и тем, видимо, зашел за черту, которую сей верный служитель Рима почитал границей допустимого.
Нет, слишком мало я прожил в Англии. Не то завел бы лакея, важного, как страж у райских врат, и холодного, как лед. Чтобы как вышел, да сказал: 'Его Сиятельство не принимает', так и понял бы падре, что прежде получения кардинальской мантии ему сюда соваться невместно. Или передал бы от хозяина шиллинг на нищих, с такою рожей, будто граф гинею жертвует. А то пришлось этого наглеца пустить, накормить ужином, да еще разговаривать с ним!
После общепринятых лицемерных вежливостей, гость обнаружил трогательную заботу о душе хозяина и начал допытываться, подлинно ли мое сиятельство хранит приверженность матери нашей, римской церкви, и не набрался ли ересей за время странствий. Чего он ждал - что я оправдываться начну? Шиш тебе, плешивый: на дворе не пятнадцатый век!
– Падре, ваша обязанность - заботиться о добронравии местных крестьян и следить, чтоб они не возжелали, по простодушию, ни жены ближнего своего, ни там осла или вола. Аристократ и пейзанин не могут подлежать попечению одного и того же духовника: между ними слишком большая дистанция. Вам не следует совать свой нос в дела благородных, ибо сия недопустимая дерзость означает посягательство на мировой порядок, установленный Всевышним. Говорите без обиняков, зачем пришли, или уходите.
Другой бы, как улитка, спрятал рога под раковину и уполз; но к воспитанию падре Флориано явно приложили руку иезуиты. Он облекся христианским смирением:
– Сын мой, не гневайтесь на кроткого служителя Божьего. Я не смею претендовать на духовное руководство в отношении столь высокой особы. Меня печалят лишь слуги Вашего Сиятельства, пребывающие во мраке схизмы и тем лишенные надежды на жизнь вечную...
– Почтеннейший, не надо называть меня сыном: хотя бы потому, что сын не должен быть старше отца. Прожив много лет в России, могу Вас уверить: там такие же добрые христиане, как мы с Вами. Не берусь судить о тонкостях догматики и обряда, коих мне, как простому воину, позволительно не знать. Только скажу по собственному опыту: и среди русских, и в еретической Англии, и в полуеврейском Ливорно, - везде свои праведники и грешники, честные люди и подлецы. Будь Господу угодна лишь одна вера, других бы на свете не было.
– Вы и магометан считаете угодными Господу?!
– Насчет магометан не уверен. Но и между ними есть добрые и разумные люди. Возможно, они сами пришли бы к Христу, если б не опасались, что им за это отрежут головы.
– А Ваши слуги? Их, надеюсь, никто не накажет за обращение в истинную веру?
– Я предоставляю моим людям самостоятельно заботиться о спасении своих душ, никак не вмешиваясь в их выбор. И Вас настоятельно прошу не вести проповедей в этом доме. Мне совсем не нужны здесь религиозные распри. Хотите кого-то склонить на свою сторону - сделайте веру привлекательной. Живите праведно, заботьтесь о бедных и немощных - что там еще?!
– Именно о бедных я и хотел
– Постоянно им помогаю. Даю работу. При любой моей фактории можно получить нетяжкую работу за кров и пищу. Даже увечным находится дело: был у меня в Амстердаме один слепой, так он расплетал старые канаты лучше любого зрячего!
– Есть же сироты и несчастные вдовы, обремененные детьми...
– И такие приходят. Для них подбирают занятия, соразмерные силам. Для детей - в том числе. Которые слишком малы, кормятся заодно с матерью: лишний черпак похлебки мою компанию не разорит. А раздавать подаяние просто так - это брать у тружеников и дарить паразитам. Уверен, девять из каждых десяти попрошаек вполне способны прокормиться честным трудом. Просто не хотят.
– В таком случае помогите одному из десяти, который действительно нуждается.
– Не дам ни сольдо, потому как все равно не дойдет. Более крепкие и здоровые отпихнут сего страдальца и перехватят добычу. Или прикинутся еще более бедными и несчастными, чем он. Даже попасть на глаза Вам или мне такой вряд ли сможет. Мир жесток, и здесь мы бессильны.
– Это Вы жестоки, Eccellenza. Такие слова страшно слушать. Отдать заботу о душе в собственные неумелые руки каждого мирянина значит бросить беззащитных людей на растерзание силам ада, подобно как язычники бросали христианских детей голодным львам. Несть бо спасения вне и помимо римской церкви. Вы глубоко заблуждаетесь, если мните себя христианином. Прощайте.
Падре ушел. Может, я и лишнего наговорил из чувства противоречия, однако сей иезуитский выкормыш с самого начала меня разозлил. Небольшое время спустя по городку стали ходить слухи, будто граф Читтано афеист, чернокнижник, колдун, красит своих колдовских птиц кровью нерожденных младенцев (полотно пропитывалось олифой с добавлением сурика, по цвету выходило похоже), и еще множество подобных фантазий. Центром их возникновения служила, судя по всему, кучка нищих, постоянно толкущихся у церкви. Безусловных доказательств, кем сия атака инспирирована, не было и быть не могло, но подозрение пало на обиженного мною Флориано. Конечно, дать ему денег оказалось бы стократ выгоднее, чем терпеть потом клевету - вот только все нутро мое восставало против благочестивого вымогательства. Не всегда мы поступаем согласно расчету: бывает, что чувства берут верх.
Работа, между тем, продвигалась. Зимой в Спалато часто льет дождь или падает снег, а ветры преобладают неблагоприятные. Поэтому с Филиппова заговенья до Благовещения годных для полетов дней набралось не более десятка. Остальное время посвящалось опытам в мастерской или в саду при усадьбе. Труды оказались не втуне. Кроме множества мелких улучшений, удалось разобраться с пропорциями косого паруса (и, соответственно, крыла). Было доказано измерением и расчетом, что крылья предпочтительно делать узкие и длинные, как у чайки или буревестника, с умеренным сужением к концам. Когда в теплый апрельский день первая модель из новой стаи поймала воздух полуторасаженным полотнищем, сразу стало понятно: то, что надо. Лодочники еле нашли ее Бог знает где!
Еще несколько полетов с грузом до десяти фунтов (что при масштабировании до полноразмерной машины дало бы сто шестьдесят), и я, суеверно перекрестясь, велел делать шестисаженного монстра. Бамбук еще не приплыл: корабль из Кантона ожидали через месяц или два; но избыточный вес меня теперь не пугал, ибо первый образец большой машины должен был полететь так же, как малые, без человека. По всем расчетам, с горы до залива дотянет; при следующих пусках подгружу балластом и посмотрю, как изменится дальность. Если ее не хватит, найду гору ближе к воде. Здесь таких множество, только взбираться на них неудобно. И место взлета придется готовить - но это в любом случае. Где взлетали малые машины, для упряжки места не хватит. Разве что под откос лошадок пустить.