Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.
Шрифт:
Вновь по лицу турка пробежала легкая тень недовольства - и тут же исчезла, уступив место прежней маске радушия. Явно, у него были веские причины стараться завоевать мое доверие, а посему всемерно избегать лжи или неоправданных умолчаний.
– Найдутся. Хотя не на самом верху.
– Полагаю, один из моих давних приятелей - среди них?
– Вы очень проницательны. Но все же не придавайте излишнего значения столичным интригам. Его Султанское Величество (да продлит Аллах его дни) даровал нам право здесь, в Боснии, вершить дела по собственному разумению. Вплоть до жизни и смерти любого из людей.
– Наша жизнь и смерть - равно моя и Ваша, дражайший Али-бей, - в руце Всевышнего.
– Воистину, на все воля Аллаха. Хотелось бы и дальше наслаждаться умной беседой, но мне надлежит отправиться в поход, и не далее, как завтра. Вы достаточно хорошо себя чувствуете для нового путешествия?
– Увы, тюрьма еще никому не шла на пользу. Мои слова, что все прекрасно, относятся лишь к действиям Ваших воинов, отнюдь не к собственному здоровью.
– Это видно с первого взгляда. Неверные псы почти замучили Вас.
– Неужели кому-то есть до этого дело?
– Поверьте, есть. Я наблюдаю действия генерала Читтано с тех самых пор, как Дели-Петрун привел свое войско на реку Прут. У такого противника, как Вы, дорогой граф, не грех учиться. И знаете... Среди всех полководцев Востока и Запада не найдется другого, коий был бы настолько недооценен. Недооценен и несправедливо гоним. Воистину, Аллах помутил разум неверных.
Плюнув на вежливость, впился бесцеремонным взглядом в санджакбея - но в глазах его не было лукавства. Похоже, он говорил то, что думал.
– Спасибо на добром слове, высокопочтенный Али-бей - однако боюсь, что этого не исправить. Годы идут, а мы, к сожалению, не молодеем. Вероятно, все мои воинские успехи уже позади.
– Слава Аллаху милостивому, милосердному. Будь они впереди - где бы искать спасения правоверным?! Только не надо считать жизнь оконченной, пока не будет на то Его воли. Вы можете дать слово чести, что не попытаетесь бежать оттуда, куда я Вас помещу?
– Не могу. Честь идет об руку со свободой, а не наоборот.
– Тогда не обижайтесь, что придется терпеть бесцеремонность стражи. Ибрагим!
За спиною беззвучно вырос могучий неразговорчивый турок, сопровождавший меня с самого корабля. Выслушав распоряжения хозяина, он молча низко поклонился ему, взял меня за руку выше локтя с максимальным почтением, какое позволяли его железные пальцы, и проводил в сухой и чистый, но, увы, бдительно охраняемый покой. Два или три дня спустя, поутру, подали карету (вероятно, похищенную башибузуками у какого-нибудь цесарского вельможи) и в сопровождении приличного конного отряда повезли извилистою дорожкой куда-то в горы. Последнюю часть пути, недоступную для колесных экипажей, пришлось сделать в седле, под удесятеренным вниманием охраны.
Бошняцкая деревня, в коей закончился путь, представляла природную крепость. К ней вела единственная тропа, в изгибах которой дюжина стрелков могла бы остановить любую армию - если бы вдруг командующий генерал этой армии вздумал за каким-то дьяволом овладеть пристанищем диких и нищих пастухов, с подвластными им баранами. Имя сего приюта двуногой и четвероногой живности молчаливый Ибрагим назвать не соизволил. Главу стражей и вовсе можно было счесть за глухонемого, если бы не короткие и безропотно исполняемые приказы, раздаваемые изредка подручным. Со мною никто из них не говорил, исключая случаи, когда узник порывался проникнуть на заповедные для него территории. Тогда следовал окрик, запрещающий жест - никаких слов. Судя по всему, любые разговоры с пленником санджакбей запретил под смертной казнью.
Однако, меня безумно радовало уже то, что можно гулять под вольным небом. Хоть целый день, лишь бы не ночью! По любым козьим тропам (кроме
Я вполне прилично их понимал. Хотя, конечно, слышать было дико, как славянским языком поминутно славят Аллаха. Этот народ не просто покорился воинственным пришельцам: он плюнул на могилы предков и пошел служить новым хозяевам не за страх, а за совесть. У многих пастухов, кто постарше, сыновья сражались в отрядах Али-паши против цесарцев, поэтому среди разговоров о хозяйстве проскальзывали порой военные новости. К сожалению, благоприятные для магометан. Граф Валлис, сменивший Зекендорфа в должности главнокомандующего, претерпел еще худшую конфузию, чем предшественник. Дело шло к осаде Белграда. Двадцать лет этот город, с прилегающею равниной, составлял Королевство Сербское под скипетром императора Карла Шестого, - неужели состоится турецкий реванш?! Посмевший предположить подобное до начала войны подвергся бы безжалостному осмеянию, но теперь видно было, что османы превзошли немцев как по качеству войск, так и по искусству генералов. Что же тогда делается на русских границах?
Крестьянский круг разумения так далеко не простирался. В разговоре стражников меж собою однажды удалось услышать про Керчь и Яссы, - но эти двое, к несчастью, был арнауты и говорили по-своему. Ни черта не разобрать; их речь даже туркам не внятна.
Единственным отрадным обстоятельством была решительная поправка моего здоровья. Парное козье молоко, долгие прогулки, горный воздух... Главное же - полная беззаботность. Свобода означает обязанности, хотя бы и нами самими выбранные. Первое время донимало беспокойство по поводу прерванных дел и своих людей, оставленных без надлежащего водительства там, в вольном мире. Потом сказал себе: не стоит переживать о том, на что повлиять никаким образом не можешь. Даже о свободе не стоит - когда нет возможности ее вернуть. Если шанс появится, тогда не зевай! Но пока не видно. Стража несет службу без послаблений и ошибок; жители, коли нужно будет, готовы в любой момент ей помочь. Кругом одни враги. Дети - и те глядят волчатами. Ребята Франческо, не обладая всеведением и всемогуществом, хозяйский след потеряли. А самому, без поддержки, бежать не удастся. Чтобы оторваться от людей Ибрагима на горных кручах, надо быть орлом или козлом.
Такая жизнь тянулась до самой осени, когда скупщики шерсти принесли весть о заключении мира. Если верить политикам с турецкого базара, цесарь Карл на коленях просил прощения и клялся за себя и наследников никогда не воевать Боснию; если же кто из них нарушит сию клятву - то пусть корона его рассыплется в прах, и с нею - вся империя. Вздор, конечно. Хотя, какими бы глупыми выдумками ни уснащали рассказчики этот сюжет, ясно было: Белград возвращен Порте, следственно, трактат заключен к пользе султана. Касательно войны турок с Россией я долго пребывал в неведении, принужденный судить о положении по косвенным признакам. Чем выше градус ненависти к русским - тем лучше, стало быть, дела. Похоже было, что мои соплеменники не посрамили воинской чести.