Жизнь и любовь дьяволицы
Шрифт:
Боббо был поражен этим коварством, этим, прямо скажем, гнусным предательством — и в то же время ему словно бы даже стало легче: на Руфь ни в чем нельзя положиться. Так он и знал.
— Руфь, — сказал он, — как тебе не стыдно? При чем тут мои родители? С какой стати ты их втягиваешь в наши семейные проблемы? Им-то что за дело до всего этого? Ты бы хоть стариков пожалела, помочь они все равно ничем не могут. Постыдилась бы!
— Постой, постой, мне очень даже есть дело до всего этого, — сказала Бренда. — Твой отец не позволял себе ничего подобного, уж не знаю, где ты этому научился.
— Прошу тебя, мама, не лезь в мою жизнь! — сказал Боббо. — Не тебе читать мне нотации. Если на то пошло, у меня и детства-то нормального не было.
— Вот как! И что же такого ненормального было в твоем детстве? — потребовала у него ответа Бренда, постепенно пунцовея.
— Мать все правильно говорит, — вступил в разговор Энгус. — По-моему, ты должен перед ней извиниться. Но, справедливости ради, Бренда, тебе лучше не встревать. Молодые без нас разберутся.
— Вот-вот, в этом ты весь, папа! — сказал Боббо. — Да будет тебе известно, что именно это твое всегдашнее ко всему отношение отравило мои детские годы. Какая это была пытка — врагу не пожелаю!
Мэри Фишер недавно очень кстати объяснила ему истоки всех его несчастий.
— По крайней мере, твоя мать никогда из-за меня не плакала, — сказал Энгус. — Ты можешь говорить обо мне что угодно, но я за всю свою жизнь ни разу сознательно не обидел женщину.
— Выходит, — вскинулась Бренда, — ты делал это бессознательно.
— Женщинам вечно что-то мерещится, — пробурчал Энгус.
— В чем в чем, а в этом Руфь любую за пояс заткнет, — подхватил Боббо. — Мэри Фишер — мой клиент, притом из самых дорогих. Получить такого клиента — все равно что выиграть лотерею. Вместе с тем, не буду скрывать, я ценю ее как человека творческого, одаренного — она невероятно талантлива, и мне приятно сознавать, что между нами установились дружеские отношения. Но при чем тут все остальное? Я могу отнести это только на счет болезненной подозрительности, которой, по-видимому, страдает наша бедная Руфь.
Руфь посмотрела на свекровь, потом на свекра, потом снова на свекровь, потом взглянула на мужа — и выпустила из рук супницу. Грибной суп растекся по полу как раз в том месте, где заканчивался линолеум и начинался ковер, и тут прибежали дети и с ними все их домашние животные, почуяв, что в доме происходят какие-то новые потрясения. Руфь могла побиться об заклад, что, глядя на все происходящее, Гарнес смеялся.
— Может быть, Руфи имеет смысл устроиться на работу, не запирать себя в четырех стенах, — сказал Энгус, стоя на коленях на полу и орудуя ложкой, как черпаком, в попытке вернуть суп обратно в супницу, пока он весь не стал добычей прожорливого толстого ковра. Энгус с силой вдавливал ложку в густой ворс, отвоевывая последние капли драгоценной сероватой жидкости. — Больше дел — меньше будет времени для разных фантазий.
— Какая работа! Все места давно заняты, — резонно возразила Руфь.
— Ерунда! — сказал Энгус. — Было бы желание, а работа найдется.
— Зачем говорить неправду? — сказала Бренда. — А как же инфляция, спад производства… Постой-ка, ты что, считаешь, что мы должны это съесть, Энгус?
— Кто кусок бережет, до нужды не дойдет! — провозгласил Энгус.
Боббо вдруг мучительно захотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко отсюда, вместе с Мэри Фишер, услышать ее переливчатый смех, взять ее бледную руку в свою и один за другим подносить ко рту ее изящные пальчики, пока дыхание ее не начнет учащаться и она проведет по пересохшим губам своим восхитительно розовым язычком.
Никола пихнула ногой кошку по имени Мерси, чтоб не путалась под ногами, и та в мгновение ока прыгнула на коврик у камина, подняла хвост и мстительно, бесстыдно нагадила, и Бренда, тыча пальцем в Мерси, истошно завопила, и Гарнес пришел в неистовое возбуждение и стал как-то не вполне пристойно наскакивать на Энди, а Руфь стояла посреди всего этого, огромная и неподвижная, и ничего не предпринимала, и тогда Боббо окончательно вышел из себя.
— Полюбуйтесь, из чего состоит моя жизнь! — кричал он. — И так всегда. Там, где появляется моя жена, все летит вверх дном! Удивительная способность всем устраивать веселую жизнь, всем без исключения!
— Если бы ты хоть немного любил меня! — причитала Руфь.
— Да как же можно тебя любить?! — орал Боббо. — Тебя в принципе любить невозможно.
— Будет вам. Вы сегодня оба не в себе, — сказал Энгус, отказываясь от дальнейшего единоборства с ковром. — Успокойтесь — все встанет на свои места. Устали, заработались…
— Еще бы, такую лямку тянуть! Шутка ли — двоих детей поднимать, — заметила Бренда. — Кстати, Боббо, характер у тебя всегда был не подарок, даже в детстве.
— Да что ты привязалась к моему характеру! — истерично завопил Боббо. — Что ты о нем знаешь? Тебе всю жизнь было не до меня!
— Пойдем, Бренда, — сказал Энгус. — Меньше слов, меньше слез. Поедим в ресторане.
— Мудрое решение! — не унимался Боббо. — Скажу вам по секрету, что моя драгоценная женушка успела вывалить все волованы на пол!
— Нервы, нервы! Надо быть добрее! — сказала Бренда. — Вон в Лос-Анджелесе строят дома без кухни — там давно уже никто сам не готовит. И правильно делают!
— Ну вот, для кого же я старалась? Весь день у плиты провела, — жалобно всхлипнула Руфь. — Никто даже не хочет попробовать.
— Да что там пробовать — все равно жрать нельзя! — рявкнул Боббо. — Почему мне так не везет? Всю жизнь мучаюсь с женщинами, которые элементарно не умеют готовить!
— Я позвоню тебе утром, детка, — сказала Руфи Бренда. — По-моему тебе нужно сейчас принять ванну, лечь пораньше и хорошенько выспаться. Вот увидишь, сразу станет легче.