Жизнь и мечты Ивана Моторихина
Шрифт:
– Галя, а можно я еще стихи прочту?
– Конечно, можно. Чьи?
– Да так, одного там...
– Иван замялся. Думал, скажет смело и просто, а на поверку - не вышло.
– Кто написал-то?
– допытывалась Галя.
– Не помню, - соврал Иван.
– А ты прочти "сейчас.
Иван стал читать, не глядя на нее и вполголоса, испытывая смущение от того, что стихи, которые он читал, вдруг показались ему неловкими и какими-то стыдными... Но остановиться он уже не мог и только торопился закончить полупонятной скороговоркой:
...Пускай нам ветер бьет в лицо,
пускай пурга пути заносит,
но мы идем дорогою отцов,
они нас обо всем когда-то спросят!..
После мучительной паузы Галя спросила:
– Ты... сам сочинил?
Иван кивнул.
– Хорошо, - тихо сказала Галя.
– Правда?
– Он повернулся к ней.
– Правда?
– Да-да, - кивала она, - правда хорошо! Честное слово!
– А глаза у нее были испуганные. Шутка ли - рядом сидит человек - сам стихи сочиняет!!
* * *
Егорушкино встретило артистов радушно. Повели в столовую, усадили за длинный, чисто вымытый и выскобленный стол, накормили - сначала борщом, потом картошку тушеную подали со свининой, а на третье - компот. Пока агитбригада уписывала за обе щеки обед, дверь то и дело приоткрывалась и вместе с клубами морозного пара в проеме мелькали любопытные, смешливые лица доярок. Чей-то озорной голос громко сказал:
– Ой, девчата! Я думала, заслуженные приехали, а там ползунки одни.
Артисты поперхнулись от смеха.
Кончился обед - с помощью хозяев быстро отделили занавеской часть столовой - получилась сцена. Зрители заполнили остальную часть помещения. Многим не хватило стульев, стояли вдоль стены.
Доярки внесли с собой в дом крепкий, дразнящий запах хлеба, молока, овчины. Сидели, скинув платки на плечи, сложив на коленях руки, ждали.
Галя застенчиво объявила концерт.
Федоров сыграл польку.
Куликов с одной из сестер Черняевых сплясал русского.
Галя прочла отрывок из поэмы Некрасова.
Сестры Черняевы спели частушки...
Это кто такой играет,
Это что за человек?
Да и кому такая ягодка
Достанется навек?
Я не знаю, кто играет,
Незнакомая игра.
Разрешите познакомиться
Знакома буду я.
Ой, гармошечка, гармошечка,
Звонкой твой голосок.
Не дала ночёсь гармошечка
Уснуть на волосок.
В этом месте сестры Черняевы - обе рослые, худые обе, в одинаковых зеленых платьицах по новой моде - выше коленок - смутились, приумолкли. Однако зрители захлопали, приглашая продолжать.
Федоров подмигнул сестрам, и те, подняв острые подбородки, завели:
Полюбила гармониста,
Думала, гармошка - дом.
Посидела день голодна
Стали волосы дыбом!..
Сильно хлопали сестрам - в ушах звенело. Иван напрягся весь - знал: ему после сестер выходить.
Федоров широким жестом откинул занавеску, плюнул себе на ладонь, притер чубок (в зале прыснули), а Иван в это время ступил ближе и оказался за спиной Федорова, на самой, можно сказать, середине. Федоров громко, раздельно провозгласил:
– А сейчас, дорогие зрители, перед вами выступит главный директор нашей бригады Иван Моторихин!
– И отступил в сторону.
В столовой раздался дружный смех. И чем дольше молчал Иван, растерянно стоя посреди столовой, тем громче смеялись доярки. И где ему было разобрать, что смех этот не злой, добродушный, если в ту же минуту над ухом раздался ехидный голос Федорова:
– Товарищ директор, прошу!
Иван круто повернулся и вышел из столовой. Когда захлопывал дверь, зацепился пиджаком за ручку. Он невольно обернулся - и перед ним мелькнуло размытым влажным пятном Галино лицо.
В сенях он схватил свое пальтишко, выбежал во двор и, увидев возле крыльца Сударку, не раздумывая прыгнул в сани, крутанул вожжами над головой, крикнул и... застоявшаяся Сударка бодро взяла с места.
– Ваня!.. Вань!.. Ты куда?! Вернись!!!
Он не обернулся ни разу, знай погонял лошадь.
Голоса затихли, мелькнули длинные приземистые коровники, и сани покатились по наезженной лесной дороге. Сударка, удивляясь неожиданно легким саням, бежала резво и неутомимо.
"Ничего, - мстительно думал Иван, - ничего, пешочком пройдетесь... Полезно... Будете знать!.." Его обида была так сильна, что он сейчас не отделял Федорова от остальных, он всех их в эту минуту ненавидел.
И еще сильнее стала его обида, когда он вспомнил утро, радостное свое пробуждение, веселое ожидание отъезда, Галин голос в санях: "Ты... Сам сочинил?.." И как летела назад снежная дорога.
Такой день был! Такой день...
– Нн-о-о!
Когда он покрикивал на Сударку, она косила глазом вбок, как бы желая разглядеть, что за незнакомый голос понукает ее, но бежала послушно, и вскоре в синеющем вечернем воздухе показались первые, ранние огоньки Ступина.
* * *
На следующий день собрался совет дружины.
Клава сидела за столом сердитая, поджав губы. Федорова все дружно осудили, а ему что - только одно и твердит: "Виноват, исправлюсь! Ей-богу, исправлюсь!"
Ивану тоже досталось. Ему - как и Федорову - вынесли выговор. Формулировка такая: "Не подумал о товарищах". Вся бригада, значит, топала по его вине пять километров.
Галя сидела в уголке и не подымала на него глаз.
Под конец Клава сказала:
– Ну вот что, а теперь наладим мирное сосуществование. Подавайте друг другу руки и миритесь. Хватит бодаться. Не бычки.