Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена
Шрифт:
Может показаться очень странным, – а ведь загадывать загадки читателю отнюдь не в моих интересах, и я не намерен заставлять его ломать себе голову над тем, как могло случиться, что подобное событие и через столько лет не потеряло своей силы и способно было нарушать мир и сердечное согласие, царившие во всех других отношениях между моим отцом и дядей Тоби. Казалось, что несчастье это, разразившись над нашей семьей, вскоре истощит и исчерпает свои силы – как это обыкновенно и бывает. – Но у нас никогда ничего не делалось, как у других людей. Может быть, в то самое время, когда это стряслось, у нас было какое-нибудь другое несчастье; но так как несчастья ниспосылаются для нашего блага, а названное несчастье не принесло семье Шенди решительно ничего хорошего, то оно, возможно, притаилось в ожидании благоприятной минуты и обстоятельств, которые предоставили бы ему случай сослужить свою службу. – – – Заметьте, что я тут ровно ничего не решаю. – – Мой метод всегда заключается в том, чтобы указывать любознательным питателям различные пути исследования, по которым они могли бы добраться до истоков затрагиваемых мной событий; – не педантически, подобно школьному учителю, и не в решительной манере Тацита, который так мудрит, что сбивает с толку и себя и читателя, – но с услужливой скромностью человека, поставившего себе единую цель – помогать пытливым
Итак, вопрос, почему этот повод для огорчений не потерял своей силы для моего отца и дяди, я оставляю нерешенным. Но как и в каком направлении он действовал, обратившись в причину размолвок между ними, это я могу объяснить с большой точностью. Вот как было дело.
Мой дядя, Тоби Шенди, мадам, был джентльмен, который, наряду с добродетелями, обычно свойственными человеку безукоризненной прямоты и честности, – обладал еще, и притом в высочайшей степени, одной, редко, а то и вовсе не помещаемой в списке добродетелей: то была крайняя, беспримерная природная стыдливость: – впрочем, слово природная будет тут подходящим по той причине, что я не вправе предрешать вопрос, о котором вскоре пойдет речь, а именно: была ли эта стыдливость природной или приобретенной. – Но каким бы путем она ни досталась дяде Тоби, это все же была стыдливость в самом истинном смысле; притом, мадам, не в отношении слов, ибо, к несчастью, он располагал крайне ограниченным их запасом, – но в делах; и этого рода стыдливость была ему присуща в такой степени, она поднималась в нем до такой высоты, что почти равнялась, если только это возможно, стыдливости женщины: той женской взыскательности, мадам, той внутренней опрятности ума и воображения, свойственной вашему полу, которая внушает нам такое глубокое почтение к нему.
Вы, может быть, подумаете, мадам, что дядя Тоби почерпнул эту стыдливость из ее источника; – что он провел большую часть своей жизни в общении с вашим полом и что основательное знание женщин и неудержимое подражание столь прекрасным образцам – создали в нем эту привлекательную черту характера.
Я бы желал, чтобы так оно и было, а однако, за исключением своей невестки, жены моего отца и моей матери, – дядя Тоби едва ли обменялся с прекрасным полом тремя словами за три года. Нет, он приобрел это качество, мадам, благодаря удару. – – Удару! – Да, мадам, он им обязан был удару камнем, сорванным ядром с бруствера одного горнверка при осаде Намюра [58] и угодившим прямо в пах дяде Тоби. Каким образом удар камнем мог оказать такое действие? О, это длинная и любопытная история, мадам; – но если бы я вздумал вам ее излагать, то весь рассказ мой начал бы спотыкаться на все четыре ноги, – Я ее сохраняю в качестве эпизода на будущее, и каждое относящееся до нее обстоятельство будет в надлежащем месте добросовестно вам изложено. – А до тех пор я не вправе останавливаться на ней подробнее или сказать что-нибудь еще сверх уже сказанного, а именно – что дядя Тоби был джентльмен беспримерной стыдливости, которая еще как бы утончалась и обострялась неугасаемым жаром скромной семейной гордости, – и оба эти чувства были так сильны в нем, что он не мог без величайшего волнения слышать какие-либо разговоры о приключении с тетей Диной. Малейшего намека на него бывало достаточно, чтобы кровь бросилась ему в лицо, – когда мой отец распространялся на эту тему в случайном обществе, что ему часто приходилось делать для пояснения своей гипотезы, – эта злосчастная порча одной из прекраснейших веток нашей семьи была как нож в сердце дяди Тоби с его преувеличенным чувством чести и стыдливостью: часто он в невообразимом смятении отводил моего отца в сторону, журил его и говорил, что готов отдать ему все на свете, только бы он оставил эту историю в Покое.
58.
Осада Намюра – эпизод из войн Англии с Францией, которые велись в конце XVII и в начале XVIII в. за гегемонию в Европе. Намюр, крепость во Фландрии (нынешняя Бельгия), был взят англичанами и их союзниками – голландцами 27 мая 1795 г.
Отец мой, я уверен, питал к дяде Тоби самую неподдельно нежную любовь, какая бывала когда-нибудь у одного брата к другому, и, чтобы успокоить сердце дяди Тоби в этом или в другом отношении, охотно сделал бы все, что один брат может разумно потребовать со стороны другого. Но исполнить эту просьбу было выше его сил.
– – Отец мой, как я вам сказал, был в полном смысле слова философ, – теоретик, – систематик; и приключение с тетей Диной было фактом столь же важным для него, как обратный ход планет для Коперника. Отклонения Венеры от своей орбиты укрепили Коперникову систему, названную так по его имени, а отклонения тети Дины от своей орбиты оказали такую же услугу укреплению системы моего отца, которая, надеюсь, отныне в его честь всегда будет называться Шендиевой системой.
Во всяком случае, другое семейное бесчестье вызвало бы у отца моего, насколько мне известно, такое же острое чувство стыда, как и у других людей, – и ни он, ни, полагаю, Коперник не предали бы огласке подмеченные ими странности и не привлекли бы к ним ничьего внимания, если бы не считали себя обязанными сделать это из уважения к истине. – Amicus Plato [59] , – говорил обыкновенно мой отец, толкуя свою цитату, слово за словом, дяде Тоби, – amicus Plato (то есть Дина была моей теткой), sed magis amica veritas [60] – – (но истина моя сестра).
59.
Платон – мне друг (лат.).
60.
Но еще больший друг мне истина (лат.).
Это несходство характеров моего отца и дяди было источником множества стычек между братьями. Один из них терпеть не мог, чтобы при нем рассказывали об этом семейном позоре, – – – а другой не пропускал почти ни одного дня без того, чтобы так или иначе не намекнуть на него.
– Ради бога, – восклицал дядя Тоби, – и ради меня и ради всех нас, дорогой братец Шенди, – оставьте вы в покое эту историю с нашей теткой и не тревожьте ее праха; – – как можете вы, – – – как можете вы быть таким бесчувственным и безжалостным к доброй славе нашей семьи? – – Что такое для гипотезы слава семьи, – отвечал обыкновенно мой отец, – – И даже, если уж на то пошло, – что такое самая жизнь семьи? – – – Жизнь семьи! – восклицал тогда дядя Тоби, откидываясь на спинку кресла и поднимая вверх руки, глаза и одну ногу. – – Да, жизнь, – повторял мой
61.
Перед судом науки (лат.).
На это дядя Тоби, махнув рукой на всякие иные аргументы, насвистывал только полдюжины тактов Лиллибуллиро [62] . – – Надо вам сказать, что это был обычный канал, через который испарялось его возбуждение, когда что-нибудь возмущало или поражало его, – в особенности же, когда высказывалось суждение, которое он считал верхом нелепости.
Так как ни один из наших логиков или их комментаторов, насколько я могу припомнить, не счел нужным дать название этому особенному аргументу, – я беру здесь на себя смелость сделать это сам, по двум соображениям. Во-первых, чтобы, во избежание всякой путаницы в спорах, его всегда можно было так же ясно отличить от всех других аргументов, вроде argumentum ad verecundiam, ex absurdo, ex fortiori [63] и любого другого аргумента, – и, во-вторых, чтобы дети детей моих могли сказать, когда голова моя будет покоиться в могиле, – что голова их ученого дедушки работала некогда столь же плодотворно, как и головы других людей, что он придумал и великодушно внес в сокровищницу Ars logica [64] название для одного из самых неопровержимых аргументов в науке. Когда целью спора бывает скорее привести к молчанию, чем убедить, то они могут прибавить, если им угодно, – и для одного из лучших аргументов.
62.
Лиллибуллиро – припев к сатирической балладе, сочиненной в 1688 г. Томасом Вортоном, одним из лидеров партии вигов, по случаю назначения наместником Ирландии католика Тирконнеля, задачей которого было реорганизовать расположенную там армию, заменив в ней англичан (протестантов) католиками – ирландцами. Король Иаков II рассчитывал создать таким образом силу, на которую он мог бы опираться в борьбе за утверждение абсолютизма в Англии, и тем сделал свое мероприятие вдвойне ненавистным для англичан. – Баллада Вортона, положенная на музыку известным композитором Перселом, который воспользовался мотивом старинной ирландской детской песенки, приобрела в Англии, особенно в английской армии, широкую популярность и была у всех на устах во время низложения и изгнания короля Иакова II в конце 1688 г.; насвистывание дядей Тоби «Лиллибуллиро» – очень меткий штрих для характеристики ветерана войн Вильгельма Оранского, сменившего на английском престоле Иакова II. – Бессмысленное слово «лиллибуллиро» было, говорят, паролем ирландских повстанцев в 1641 г.
63.
Довод к совестливости, приведение к нелепости, необходимость признать сильнейший довод (лат.).
64.
Искусство логики (лат.).
Итак, я настоящим строго приказываю и повелеваю, чтобы аргумент этот известен был под отличительным наименованием argumentum fistulatorium [65] и никак не иначе – и чтобы он ставился отныне в ряд с argumentum baculinum [66] и argumentum ad crumenam [67] и всегда трактовался в одной главе с ними.
Что касается argumentum tripodium [68] , который употребляется исключительно женщинами против мужчин, и argumentum ad rem [69] , которым, напротив, пользуются только мужчины против женщин, – то так как их обоих по совести довольно для одной лекции, – и так как, вдобавок, один из них является лучшим ответом на другой, – пусть они тоже будут обособлены и излагаются отдельно.
65.
Свистательный довод (лат.).
66.
Палочный довод (лат.).
67.
Довод при помощи кошелька (лат.).
68.
Довод таганом (лат.).
69.
Вещественный довод (лат.).
Глава XXII
Ученый епископ Холл [70] , – я разумею знаменитого доктора Джозефа Холла, бывшего епископом Эксетерским в царствование короля Иакова Первого, – говорит нам в одной из своих Декад, которыми он заключает «Божественное искусство размышления», напечатанное в Лондоне в 1610 году Джоном Билом, проживающим в Олдерсгейт-стрит, что нет ничего отвратительнее самовосхваления, и я совершенно с ним согласен.
Но с другой стороны, если вам в чем-то удалось достичь совершенства и это обстоятельство рискует остаться незамеченным, – я считаю, что столь же отвратительно лишиться почести и сойти в могилу, унеся тайну своего искусства.
70.
Джозеф Холл (1574-1656) – епископ Эксетерский, моралист и сатирик, был одним из любимых писателей Стерна. Стерн немало от него позаимствовал – как в «Тристраме», так и в своих проповедях.
Я нахожусь как раз в таком положении.
Ибо в этом длинном отступлении, в которое я случайно был вовлечен, равно как и во все мои отступления (за единственным исключением), есть одна тонкость отступательного искусства, достоинства которого, боюсь, до сих пор ускользали от внимания моего читателя, и не по недостатку проницательности у него, а потому, что эту замечательную черту обычно не ищут и не предполагают найти в отступлениях: – состоит она в том, что хотя все мои отступления, как вы видите, правильные, честные отступления – и хотя я уклоняюсь от моего предмета не меньше и не реже, чем любой великобританский писатель, – однако я всегда стараюсь устроиться так, чтобы главная моя тема не стояла без движения в мое отсутствие.