Жизнь и необычайные приключения писателя Войновича (рассказанные им самим)

Войнович Владимир Николаевич

Воровала Вырасткова, Но у вора путь рискован. Суд избавит Вырасткову От занятья воровского.

Институт с удобствами

На этот стишок обратил внимание один из участников нашей бригады Игорь Дуэль. Он был студентом Московского областного педагогического института имени Крупской, сокращенно МОПИ, кем и мне советовал стать. С чем я согласился, решив, что

уж если не попал в заведение, где учат на писателей, то поступлю хотя бы туда, где учат на учителей — лишь бы в перспективе было высшее образование, о котором моя мама мечтала больше, чем я. В свое время она, как и отец, беспечно относилась к тому, что я не учился, но теперь забеспокоилась.

Я и без Дуэля уже нацеливался на МОПИ, потому что он был в пяти минутах ходьбы от дому, а исторический факультет был предпочтен филологическому, потому что срок обучения на нем был четыре года, а не пять.

Люди, имевшие трудовой стаж или службу в армии, шли вне конкурса, а у меня за плечами было и то, и другое. Тем не менее вступительные экзамены хотя бы на тройки сдать было надо. Мои знания разных предметов по той причине, что из десяти классов средней школы я в пяти не учился, были очень нестандартны. Что-то я знал выше требуемого уровня и даже намного, но о чем-то, известном каждому пятикласснику, не имел ни малейшего представления. Первый экзамен по истории я сдал на пятерку с ощущением, что знал предмет лучше экзаменатора. Вторую пятерку я получил за сочинение. На немецком сильно плавал и уже думал, что не пройду. Но преподавательница сказала, что больше тройки поставить мне никак не может, чем очень меня утешила: при наличии двух пятерок мне по остальным предметам было достаточно троек.

Принимавший экзамен по русскому устному сравнительно молодой человек, может быть, из аспирантов, быстро обнаружил, что с грамматикой я практически не знаком. Заметив, что я не очень знаю разницу между причастием и деепричастием, он вздохнул и развел руками:

— Вам впору двойку ставить.

Я возразил:

— Но это будет несправедливо.

Он спросил:

— Почему?

— Потому что я плохо знаю правила, но пишу грамотно.

Он покачал головой:

— Нет, вы не можете писать грамотно.

Я попытался его уверить, что могу. Он не верил. Я сказал:

— Но я сочинение написал на пятерку.

Он насмешливо сощурил глаза:

— Так-таки на пятерку?

Я предложил проверить. Он пошел, проверил. Вернулся в сомнениях.

— Да, у вас стоит пятерка, но это значит, что вы у кого-то списали.

Я продолжал спорить:

— Вы же знаете, что неграмотный человек даже списать правильно не сможет. А кроме того, переправьте пятерку на двойку, если найдете у кого-нибудь такое же сочинение.

Он все еще колебался. Тогда я предложил проверить меня на конкретных примерах.

— Хорошо, — уступил он. — Как вы напишете «тоже» — вместе или отдельно?

Я сказал:

— По-разному.

— То есть?

— Ну, например, «Коля тоже с мамою» — вместе, «Оля то же самое» — отдельно. Надеюсь, вы поверите, что это я ни у кого не списал.

Он поверил и согласился, что раз я пишу грамотно, то хотя бы тройки заслуживаю. А мой тогдашний друг филолог Владимир Лейбсон позднее вписал мой пример с «тоже» и «то же» в методическое пособие по изучению русского языка.

Маша-резвушка и тайный подвал

Самым кошмарным оказался для меня, как ни странно, экзамен по литературе. Его принимали две женщины: пожилая, подслеповатая, в очках с маленькими стеклами, и блондинка лет тридцати, с большой грудью и высокой прической. Мне достался билет о Пушкине. Я довольно бойко изложил его биографию и тем надеялся ограничиться. Но молодая вдруг прицепилась ко мне: «Знаете ли вы, что такое «Маленькие трагедии» Пушкина?» Этим вопросом я был загнан в тупик. То есть «Маленькие трагедии» я как раз знал, как более или менее все остальное у Пушкина. Но «не проходил» в школе, не заглядывал в предисловия и понятия не имел, что у Пушкина к какому жанру относится.

Блондинка от меня не отставала:

— Какие вы знаете маленькие трагедии? Назовите! Хотя бы одну!

Я растерялся, вспотел, у меня все вылетело из головы. Стал лихорадочно соображать, что же может быть «маленькими трагедиями». На ум пришли почему-то «Повести Белкина», однако ни одной из них я, перечитавший их не меньше десятка раз, вспомнить не мог, а только вертелось в голове, что там есть название из двух слов через черточку. Это воспоминание соединилось с примером из грамматики (все-таки что-то из нее я знал), когда в каких случаях употребляется дефис: «Маша-резвушка сидела у окна с книгой».

— «Маша-резвушка», — пролепетал я, сознавая чудовищность своего ответа.

— Маша-резвушка? — переспросила пожилая. — Вы думаете, что у Пушкина есть такая «маленькая трагедия»?

— Какой ужас! — схватилась за голову блондинка.

Тут уже пахло не двойкой, а позорным колом. Но, видно, пожилая почувствовала, что тут что-то не то.

— Скажите, — спросила она очень мягко, — а вы что-нибудь слышали о произведении Пушкина «Скупой рыцарь»?

— Слышал, — сказал я, — и даже могу прочесть отрывок.

— Ха-ха, — в голос рассмеялась блондинка.

— Ну, прочтите, — сказала пожилая.

— Пожалуйста.

Я разом пришел в себя:

Как молодой повеса ждет свиданья С какой-нибудь развратницей лукавой Иль дурой им обманутой, так я Весь день минуты ждал, когда сойду В подвал мой тайный…

— Темный, — сказала блондинка.

— Тайный, — возразил я.

— Ну, хорошо, — сказала пожилая. — А «Моцарта и Сальери» вы тоже читали?

— Конечно, — сказал я и процитировал:

Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет — и выше. Для меня Так это ясно, как простая гамма…

Блондинка растерянно молчала. Пожилая протирала очки.

— Ничего не понимаю… Значит, вы читали «Маленькие трагедии». Откуда же вы выкопали «Машу-резвушку»?