Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина
Шрифт:
Первым из положения вышел Борисов. Он суетливо вытащил из кармана металлический портсигар и, раскрыв его, сунул Голубеву. Тот заколебался брать или не брать. Потом все же решился, взял.
– Да, так о чем мы с тобой говорили?– спросил Борисов как ни в чем не бывало, но на всякий случай отходя от бюста подальше.
– О наглядной агитации,– услужливо напомнил Голубев, приходя понемногу в себя.
– Так вот я говорю,– сказал Борисов уже другим тоном,– нельзя, Иван Тимофеевич, недооценивать политическое значение наглядной агитации, и прошу тебя по-дружески, ты уж об этом позаботься, пожалуйста.
– Ладно уж, позабочусь,– хмуро сказал Иван Тимофеевич, торопясь уйти.
– Вот и договорились,– обрадовался Борисов, он взял Голубева под руку и, провожая до дверей, сказал, понижая голос: И еще, Ванюша, хочу тебя как товарища предупредить учти за тобой ведется пристальное наблюдение.
Голубев вышел на улицу. Стоял, по-прежнему, сухой и солнечный день. Председатель отметил это с неудовольствием, пора бы уже быть и дождю. Его лошадь привязанная к железной ограде, тянулась к кусту крапивы но не могла дотянуться. Голубев забрался в двуколку отпустил вожжи. Лошадь прошла один квартал и сама, без всякого приказания, по привычке остановилась напротив деревянного дома с вывеской Чайная. Возле чайной стояла подвода с бидонами из-под молока, председатель сразу же определил, что подвода из его колхоза. Лошадь была привязана к столбу. Голубев привязал к этому же столбу и свою лошадь, поднялся по шатким ступеням крыльца и открыл дверь. В чайной пахло пивом и кислыми щами.
Женщина, скучавшая за стойкой, сразу обратила внимание на вошедшего.
– Здравствуйте, Иван Тимофеевич.
– Здорово, Анюта,– ответил председатель, кидая взгляд в угол.
Там Плечевой допивал свое пиво. При появлении председателя он встал.
– Ничего, сиди,– махнул ему Голубев и подождал, пока Анюта нальет ему обычную порцию сто пятьдесят водки и кружку пива. Водку, как всегда, вылил в пиво и пошел в угол к Плечевому. Тот опять попытался встать, но Голубев придержал его за плечо.
– Молоко сдавал?– спросил председатель, отхлебывая из кружки.
– Сдавал,– сказал Плечевой.– Жирность, говорят, маловата.
– Перебьются,– махнул рукой Голубев.– А чего сидишь?
– А я тут Нюрку встретил, почтальоншу, да и обещался ее подвезти,– объяснил Плечевой. Вот дожидаю.
– Что, живет она со своим красноармейцем?– поинтересовалсяя Иван Тимофеевич.
– А чего ж ей не жить,– сказал Плечевой.– Он у ней заместо домохозяйки, да. Она на почту, а он воду наносит дрова наколет и щи варит. Передник Нюркин наденет и ходит как баба, занимается по хозяйству, да. Я-то сам не видел а народ болтает, будто он и салфетки еще крестом вышивает.
Плечевой засмеялся.– Ей-богу, вот сколь живу, а такого, чтоб мужик в бабском переднике ходил да еще вышивал бы, не видел. И ведь вот что интересно: прислали его будто бы на неделю, полторы прошло, а он и не чухается, да. Я вот, Иван Тимофеевич, не знаю, может, это все от темноты, но народ думку такую имеет, что не зря он, этот армеец, сидит тут, а некоторые прямо считают в виде следствия.
– Какого следствия?– насторожился председатель.
Плечевой знал о мнительности Голубева и сейчас нарочно его подзуживал и с удовольствием замечал, что слова его производят должный эффект.
– А кто его знает, какого,– сказал он.– Только понятно, что зазря его здесь держать не будут, да. Если эроплан сломатый, значит, его надо чинить. А если он в таком состоянии, что и чинить нельзя, значит, надо выбросить. Чего же даром человека держать. Вот потому-то народ, Иван Тимофеич, и сомневается. Слух есть,– Плечевой понизил голос и приблизился к председателю, что колхозы распущать будут обратно.
– Ну, это ты брось,– сердито сказал председатель.– Не будет этого никогда, и не надейся. Работать надо, а не слухи собирать.
Он допил свой ерш и поднялся.
– Ты, Плечевой, вот что,– сказал он напоследок,– если Беляшовой долго не будет, не жди, нечего. И своим ходом дойдет, невелика барыня.
Попрощавшись с Анютой, он вышел, сел на двуколку и поехал домой. Но сказанное Плечевым запало ему в душу и соединилось со словами Борисова о том, что за ним Голубевым, ведется пристальное наблюдение. Какое же наблюдение и как оно ведется? Уж не через этого ли красноармейца? Не специально ли его подослали? Правда, на вид он вроде бы и не похож на такого, которого можно подослать. Но ведь и те, кто посылает, тоже не дураки, они такого и не пошлют, чтобы сразу было видно, что он подослан. Если бы знать это точно! Но как узнаешь? И тут у Голубева родилась дерзкая мысль: А что, если подойти к этому красноармейцу, стукнуть кулаком по столу, говори мол, по какому заданию ты здесь сидишь и кто тебя на это направил? А если даже за это и будет чего, так уж лучше сразу, чем так-то вот ждать неизвестно какой опасности.
– 10 -
Итак, полторы недели прошло с тех пор, как Чонкин попал в Красное и поселился у Нюры. Он здесь уже прижился, со всеми перезнакомился, стал своим человеком, и не было никаких намеков на то, что его отсюда когда-нибудь заберут. Нельзя сказать, чтобы Чонкину такая жизнь не нравилась. Наоборот, ни подъема, ни отбоя,нне говоря уже о физзарядке или политзанятиях. Хотя и в армии в смысле еды он неплохо устроился, но здесь-то хлеб, молоко, яички, все свежее, лучок прямо с грядки да еще баба под боком чем не жизнь? Да на месте Чонкина любой согласился бы стоять на таком посту до самой демобилизации, а еще годок-другой прихватил бы сверхсрочно. И все-таки в положении Чонкина было что-то такое, что не давало ему жить спокойно, а именно то, что оставили его здесь вроде бы на неделю, но неделя эта прошла, а из части ни слуху ни духу, никаких дальнейших распоряжений. Если решили задержать, то надо сообщить как-нибудь, да и сухой паек не мешало б пополнить. Это хорошо, что он здесь так пристроился, а то давно бы уже зубы на полку.
Последние дни, каждый раз выходя на улицу, Чонкин задирал голову и глядел в небо, не появится ли там медленно растущая точка, и прикладывал к уху ладонь, не послышится ли приближающийся рокот мотора. Да нет, ничего не было видно, ничего не было слышно.
Не зная, что предпринять, и отчаявшись, Чонкин решил обратиться за советом к умному человеку. Таким человеком оказался сосед Нюры Кузьма Матвеевич Гладышев.
Кузьму Гладышева не только в Красном, но и во всей округе знали как человека ученого. Об учености Гладышева говорил хотя бы тот факт, что на деревянной уборной стоявшей у него в огороде, большими черными буквами было написано Wаtеr сlоsеt.
Занимая неприметную и низкооплачиваемую должность колхозного кладовщика, Гладышев зато имел много свободного времени для пополнения знаний и держал в своей маленькой голове столько различных сведений из различных областей, что люди, знакомые с ним, только вздыхали завистливо и уважительно вот это, мол, да! Многие утверждали, что, разбуди Гладышева в двенадцать часов ночи и задай ему любой вопрос, он не задумываясь даст на него самый обстоятельный ответ и любое явление природы объяснит с точки зрения современной науки, без участия потусторонних божественных сил.