Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина
Шрифт:
– Да я-то чего,– сказал он, оправдываясь.– Я ведь тоже не так просто, а по приказу.
– Так бы сразу и сказал – по приказу,– даже как бы обрадовался председатель.– А то сидит тут, как мышь, бабой замаскировался. А какой приказ-то? Партбилет положить? Положу. В тюрьму? Пожалуйста, пойду. Лучше уж тюрьма, чем такая жизнь. Детишек у меня шестеро, каждому по сумке и побираться по деревням. Как-нибудь прокормятся. Пиши! Напоследок он хлопнул дверью и вышел.
Только на улице он понял все, что натворил, понял, что теперь-то ему уж, точно, не сдобровать.
Ну и пусть,– думал он зло, отвязывая лошадь,– лучше уж сразу, чем каждый день ждать и дрожать от страха. Пусть будет, что будет.
В правлении его ожидал счетовод Волков с финансовым отчетом. Председатель подписал этот отчет, не глядя, испытывая мстительное наслаждение: Пусть там даже напутано что-нибудь теперь все равно. После этого он распорядился чтобы Волков подготовил денежный документ на краски и кисти для диаграммы, о которой говорил ему Борисов, и отпустил счетовода.
Оставшись один, он немного пришел в себя и стал раскладывать лежавшую на столе груду бумаг. Здесь не было никакого порядка, и теперь председатель решил разложить бумаги в отдельные кучки в зависимости от их назначения.
Он разложил входящие в одну кучу, а исходящие (которые, однако, не были отправлены) в другую. Отдельно сложил финансовые документы, отдельно заявления колхозников. В это время внимание его привлек разговор, который он услышал за перегородкой, отделявшей его кабинет от коридора.
– Когда первый раз в камеру входишь, тебе под ноги кладут чистое полотенце.
– Зачем?
– А затем. Если ты первый раз, ты через то полотенце переступишь. А если ты вор в законе, то вытрешь об него ноги и – в парашу.
– Так ведь жалко полотенце.
– Себя жальчее. Если ты через полотенце переступишь, тут тебе начнут делать…тзабыл, как называется это слово… во вспомнил, посвящение.
– Это еще чего?
– Для начала пошлют искать пятый угол. Это тебе понятно?
– Это понятно.
– Потом парашютный десант.
– Какой там в камере парашютный?
– Ты слушай…
Голубева этот разговор страшно заинтересовал. И он принял его близко к сердцу. Он даже подумал, что, может быть, не зря подслушал. Может быть, в скором времени ему эти сведения пригодятся. Голоса ему были знакомы. Голос того, кто спрашивал, принадлежал Николаю Курзову. Голос отвечавшего был тоже знаком, но чей он, Голубев не мог вспомнить, как ни старался.
– Парашютный десант делается так. Тебя берут за руки за ноги и спиной об пол бросают три раза.
– Так ведь больно,– сказал Курзов.
– Там тебе не санаторий,– пояснил рассказчик.– Ну, потом ты уж вроде как с вой и вместе с другими участвуешь в выборах.
– Разве и там бывают выборы?
– Выборы бывают даже на поле. Там выбирают старосту. Один между коленок зажимает билетик с фамилией. Другие по очереди с завязанными глазами и руками подходят и вытаскивают билетик зубами…
– Ну, это можно,– довольно сказал Курзов.– Ничего страшного.
– Страшного, конечно, ничего. Только когда твоя очередь подходит, тебе вместо коленок голый зад подставляют.
Председатель был человек брезгливый, и он поморщился. Ему захотелось узнать, кто же это все так интересно рассказывает, и он вышел в коридор, вроде бы для того чтобы заглянуть в бригадирскую.
На длинной скамейке под стенгазетой сидели сидели Николай Курзов и Леша Жаров, которого три года назад посадили на восемь лет за то, что он украл на мельнице мешок муки. Увидев председателя, Леша поспешно поднялся и стащил с головы картузсс оторванным козырьком, обнажив стриженую с начавшими отрастать волосами голову.
– Здрасьте, Иван Тимофеевич,– сказал он таким тоном, каким говорят обычно людикпосле долгой разлуки.
– Здравствуй,– хмуро сказал председатель, как будто видел Лешу только вчера. Освободился?
– Выскочил досрочно, сказал Леша.– По зачетам.
– Ко мне, что ли?
– До вас, согласился Леша.
– Ну, заходи.
Леша пошел за председателем в кабинет, ступая осторожно своими потертыми бутсами, как будто боялся кого-нибудь разбудить. Он подождал, пока председатель сядет на свое место, и только после этого сам сел на краешек табуретки по другуюпсторону стола.
– Ну, что скажешь? помолчав, хмуро спросил председатель.
– На работу до вас проситься пришел, Иван Тимофеевич, почтительно сказал Жаров, в волнении растягивая картуз на колене.
Председатель задумался.
– На работу, значит? – сказал он.– А какую я тебе могу дать работу? Ты, Жаров, зарекомендовал себя не с хорошей стороны. Вот мне на МТФ человек нужен. Я бы тебя послал, так ведь ты молоко воровать будешь.
– Не буду, Иван Тимофеевич, пообещал Леша.– Вот чтоб мне провалиться на этом месте, не буду.
– Не зарекайся,– махнул рукой Голубев.– Тебе божиться, что дурному с горы катиться. Прошлый раз сколько я тебе говорил: Смотри, Жаров, нехорошо себя ведешь. Доиграешься. Говорил я тебе или нет?
– Говорили,– подтвердил Жаров.
– Вот говорили. А ты мне что говорил? Ничего, мол, переживем. Вот тебе и ничего.
– Напрасно вы старое поминаете, Иван Тимофеевич, – проникновенно сказал Леша и вздохнул глубоко. Я ваши слова в лагере вспоминал часто. Помню, сидели мы раз за обедом, и как раз дали нам компот…
– Неужто и компот дают? – заинтересованно спросил председатель.
– Это где какой начальник. Один голодом морит, а другой, если хочет, чтобы план выполняли, и накормит тебя, и оденет потеплее, только работай на совесть.
– Есть, значит, и хорошие начальники? – с надеждой переспросил председатель и подвинул к Жарову пачку папирос Дели.
– Кури. Ну, а как там в смысле массовых мероприятий?
– Этого сколько хочешь,– сказал Леша.– Кино, самодеятельность, баня раз в десять дней. Самодеятельность получше, чем у нас в городе. Там у нас был один народный артист, два заслуженных, а простых я и не считал. Вообще народу грамотного сидит… Леша понизил голос…– бессчетно. Был у нас один академик. Десятку дали. Хотел испортить кремлевские куранты, чтоб они на всю страну неправильно время показывали.