Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков
Шрифт:
Сии-то причины и льстительные надежды убедили короля спешить скорее иттить против цесарцев и дать баталию с Дауном. Многие, разумеющие военное искусство, обвиняют в сем случае короля великою погрешностью и говорят, что мог бы он стать с армиею своею в выгодном и таком месте, где бы он и не давая баталии, мог воспрепятствовать Дауну продраться до Праги, и что мог бы он чрез то взять сей город, который не мог более уже, как несколько дней держаться. Но король, привыкнувший к скоропостижности и жадничая уже слишком победы, восхотел сам атаковать, и тем испортил все дело.
Даун, избрав весьма выгодное положение места, ожидал спокойно нападения от короля прусского. Сей не успел приттить, как тотчас и напал на него, и 7 июня, в два часа пополудни, началась баталия. Левое крыло армии прусской приближается к атакованию правого цесарского. В единый миг крыло сие атакуется спереди и сбоку, и устремление жестокое пруссаков опровергает конницу цесарскую. Граф Сербелони, будучи хотя ранен, но с саблею в руках, устремляется против пруссаков, возобновляет сражение и получает опять верх над ними. Пехота дралась, между тем, с ужасным кровопролитием; шесть раз расстроиваны и прогоняемы были батальоны Фридериховы, и шесть раз возвращались они опять нападать на цесарцев с толикою же неустрашимостью.
Из всего вышеписанного легко можно усмотреть, что славная сия баталия при Колине происходила в Богемии, в самый тот день, в который пришли мы с армиею в помянутое польское местечко Ковны. Цесарцы не преминули тотчас отправить к нам курьера с уведомлением о своей победе; но мы не прежде известие о том получили, как 16-го июня.
Легко можно заключить, что известие сие было для всех нас весьма приятно, ибо как цесарцы были наши союзники, и мы за них сами воевать шли и в короле прусском имели общего неприятеля, то и произвело оное во всей нашей армии такую же почти радость, как бы победа сия одержана была над ним собственными вашими войсками. Фельдмаршал не преминул тотчас во всей армии оную обнародовать, и тотчас сообщены были во все полки копии с полученной цесарской реляции. После чего собраны были со всех полков и все полковые священники в главную квартиру, где, при громе пушек, принесено было Всевышнему торжественное благодарение. Все генералы обедали в тот день у фельдмаршала, и пушки принуждены были работать во весь тот день и оглушать громом своим ковенских жителей.
После чего не стали мы уже более тут медлить, но в тот же еще день отданы были приказы, чтоб мы в поход далее иттить готовились. Но я отложу повествование о дальнейшем нашем походе до последующего письма, а между тем, остаюсь и проч.
ПОХОД К ПРУССИИ
Письмо 40-е
Любезный приятель! Итак, не успели мы получить выше упомянутого радостного известия, как полководцы наши не восхотели долее медлить в Ковнах, но стали поспешать походом, и для того, на другой же день после того, то есть 17-го июня, велено уже было некоторым бригадам выходить в поход и понемногу перебираться за реку Немонт, чрез которую сделан был также изрядный мост на понтонах. В следующий затем день продолжала армия перебираться, и в сей день выехал и сам генерал-фельдмаршал из Ковен; но вся армия не могла никак перебраться прежде 21 числа, в который день перешел, наконец, и наш полк вместе с прочими.
Выступление сие из Ковен памятно мне в особливости и поныне, по причине одного печального приключения случившегося в самый тот час, как мы выступили. Я имел в полку нашем одного весьма хорошего приятеля, который сверх того мне и несколько сродни, а при том близкий сосед по моим деревням был. Он служил уже поручиком и назывался Федор Семенович Селиверстов. Поелику характера он был весьма хорошего, то и жили мы с ним всегда в дружбе и любили взаимно друг друга. Сей человек занемог во время нашего похода Польшею и далеко не доходя еще до Ковен. И как все те по справедливости названы могут быть несчастными людьми, которым случится занемочь в походах, потому что редким из них, а особливо страждущим тяжкими болезнями, удается выздоравливать, то таковому ж несчастному жребию подвержен был и г. Селиверстов. Его хотя и лечил наш полковой лекарь, но может ли порядочное лечение производимо быть в походе, когда больной, вместо нужного ему покоя, всякий день подвергается новым беспокойствам и когда самому врачу некогда о самом себе помыслить, а потому и его хотя и привезли в Ковны живого, но болезнь его уже столько усилилась, что он находился уже при краю жизни. А по сей причине, хотя в Ковнах мы и имели недели две спокойное стояние, но ему не помогали уже никакие лекарства. Но сего было еще не довольно; но несчастный его рок хотел, чтоб он в самую ту минуту лишился жизни, когда мы выступили только в поход и кибитку с ним тронули только с шеста. Не могу изобразить, сколь сильно поразился я и другие его приятели, когда, отыскав насилу нас, прибежали нам сказать, что он переселился в вечность. Взгоревались мы и не знали, что нам с ним тогда делать. Весь полк находился тогда уже в движении со всеми своими обозами, и сии понуждаемы были с великим поспешением переправляться за реку. Мы доложили о том полковнику и просились, чтоб уволить нас хотя на несколько часов для погребения его тела. Но обстоятельство сие было так трудно, что принуждено было докладывать о том вашему бригадному командиру, ибо от него накрепко запрещено было не отлучаться от своих мест никому: но и том не более нас отпустил, как на один час времени и приказал нам там его погресть, где мы найдем повозку его на дороге. Что было тогда нам делать? Мы принуждены были повиноваться строгому поведению нашего начальника и, позабыв о всех обрядах и погребательных церемониях, не столько погресть, как вырывши случившемся подле дороги лесочке небольшую ямку, засыпать его песком, ибо в скорости и за великим поспешением шествия и бывшей между всеми обозами превеликой сумятице и самого попа отыскать было никак не можно. Итак, слезы наши, которыми оросили мы бездушный труп нашего друга, и вздохи, возсылаемые к небесам, служили ему вместо всех церемоний и погребательных обрядов. Не могу вспомнить, коликою жалостию поражены были тогда наши сердца, когда песок закрывал труд его в последние от глаз наших. Мы воображали себе, что весьма легко статься может, что и мы подвержены будем таковому же несчастному жребию, и говорили взаимно друг другу: "Почему знать! может быть и нам также на походе случится умереть! может быть и нас таким же образом, или еще хуже сего, зароют в песок, и никто из родных наших не будет знать, где наша и могила"!
Таким же образом и в сие же время лишился жизни и прежний мой учитель, г. Миллер. Жестокая болезнь похитила его от света вместе со многими другими. От сего человека хотя и много видел я в малолетстве худа, но все оное давно уже позабыл, и он будучи офицером, так уже меня любил, что я считал его себе другом, а потому не мог, чтоб и его бездушный труп не оросить слезами дружества. Сей умер хотя еще в лагере и накануне нашего выхода, но поелику был иностранец, то и ему не лучшее было погребение. Таким же образом и он зарыт был, без дальних церемоний, в ямы. Но мне время уже оставить сии печальные предметы и возвратиться к нашему походу.
Как, перешед реку Незионт, принуждено было нам переходить весьма крутые и неспособные горы, то передневав на берегу оной 22 число, велено было взять нам на трое суток провианта и иттить наперед, оставя обозы, чрез горы перебираться по своей воле. Сие случилось еще впервые с нами, что мы принуждены были расставаться с нашими обозами и запасаться также для себя съестною провизиею, что для нас по необыкновению было довольно дико. Мы перешли в тот день (23-го) всею армиею до деревни Гоги, сидящей на берегу Немониа, и думали, что обозы наши долго не будут; однако они, против чаяния нашего, перебрались еще в тот же день чрез горы и прибыли к нам к вечеру. Единая была нам трудность только та, что лошадей для корма принуждены мы были переправлять вплавь чрез реку Немонт и с немалою опасностию.
Последующий день (24-го) стояли мы тут и отдыхали, а 25 числа выступили опять в поход, оставя обозы позади. Однако они обошли нас на дороге, и мы ночевали в сей день при местечке Прени. Наутрие же (26-го), продолжая поход, прибыли мы к местечку Барбаришкам и расложились по лагерем позади оного, в котором и сам фельдмаршал стал в своих великолепных шатрах, которые мы до сего еще и не видывали, и потому не могли пышности и красивости их и величине всего фельдмаршальского стана довольно насмотреться. Весь оный, по множеству разноцветных палаток и шатров, представлял вид некакого маленького походного городка, посреди которого возвышались гордые, огромные шатры с позлащенными своими шишками. Один, и величайший из них, стоял впереди и служил вместо залы; другой, стоявши позади сего, был поменьше и служил вместо передспальни, а позади сего стояла уже круглая калмыцкая кибитка, служащая фельдмаршалу почивальною; множество маленьких и сплощеных между собою палаток окружали сии шатры с трех сторон, и в них живали штат и прочие низкие чины, находившиеся при фельдмаршале.
В сем месте стояли мы опять более недели, отчасти для приближающегося праздника Петра и Павла, отчасти для того, что с сего места надлежало уже поворачивать вправо для вхождения в Пруссию, а у нас не все еще было изготовлено. Также хотелось нашему генерал-фельдмаршалу сделать генеральный смотр всему своему войску, или паче научиться становить оное в ордер баталии. И для того (28-го), накануне Петрова дня, выведена была вся армия, на находящееся неподалеку от нашего лагеря, весьма чистое и пространное полс и построена порядочным образом в ордер баталии в две линии. До приезде генерал-фельдмаршала, отдана была ему впервые еще всею армиею честь, и он объехал всю ее кругом и любовался зрелищем на толь многочисленное множество народа, в его повелениях находящегося. Многочисленная свита, состоящая из разных чиновных людей, в его шатре находившихся, из множества генералов и иностранных волонтеров, последовала за оным, а несколько десятков чугуевских казаков, гусар, кирасир и других конных войск эскортировали сие шествие и придавали ему еще более великолепия. Что ж касается до бригадных командиров, то всякими из них дожидался приезда фельдмаршала пред фронтом своей бригады, и по приближении скакал к нему и отдавал ему честь шпагою, приказав между тем производить гром в барабаны, играть во всех полках музыке и везде преклонять знамена, как скоро фельдмаршал против них поравняется. Все сие увеличивало пышность сего зрелища, которое для самих нас было еще ново, ибо тогда впервые еще увидели мы всю армию в строю, и вид сей был для глаз наших поразителен.
По совершении всего объезда и осмотрении всех полков, назначенных тогда для вшествия в неприятельскую землю, отслужен был молебен для испрошения от Бога начинаемому нами делу благословения, а потом началась пальба следующим образом: по выстреле, в первый раз, поставленной на правом фланге сигнальной пушки, началась производиться пушечная пальба из всех полковых пушек в обоих линиях, по одному картузу. По данному вторично сигналу стреляла вся армия по-плутопожно, а по третьему — учинен был всею армиею из пушек и мелкого ружья генеральный залп, который выстрел наделал уже довольно грома и был столько же нов и поразителен для нашего слуха, сколько вид всей армии для нашего зрения. После чего учинена была первою линиею и конницею примерная атака и мы, побегавши несколько по полю, расстреляв несколько пудов пороху по пустому, довольно поизмученные, распущены были наконец в лагери.