Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков
Шрифт:
О сих разорениях, к вечному стыду нашему, писали тогда пруссаки в своих реляциях, что как скоро вошли они в Пруссию чрез Олецко, то тотчас, как сей город, так и Голдап со множеством деревень разграбили дочиста, а деревни Монетен, Гарцикен, Данилен и Фридрихсгофен совсем обратили в пепел, умертвив притом и великое множество людей. Далее, что во всех тамошних местах не видно было ничего, кроме огня и дыма; что над женским полом оказываемы были наивеличайшие своевольства и оскорбления; что из сожженной деревни Мопетен ушли было все женщины на озеро, но и там от калмыков в камыше не отсиделись; что пастора Гофмана в Шарейкене измучили они до полусмерти, допытываясь денег, хотя он им давно уже все, что имел из пожитков своих, отдал, и так далее.
Таковые поступки наших казаков и калмыков по истине приносили нам мало чести, ибо все европейские народы, услышав о таковых варварствах,
Что принадлежит до сих калмыков, то сии легкие наши войска имели мы тогда впервые еще случай увидеть и порядочно рассмотреть. Они нам показались весьма странны, а особливо, когда они разъезжали мимо нас полунагими и продавали плетеные свои плети, которые они превеликие мастера делать. Платье на них было по большей части легкое, красное суконное, но они его никогда порядочно не надевали. На любимое их обыкновение — есть падаль лошадиную и варение лошадиного стерва в котлах, не могли мы смотреть без отвращения. А видели мы также и их богослужение, производимое в круглом особом шатре. Несколько человек их духовных сидело, поджав по-татарски под себя ноги вокруг шатра, подле пол, и всякой из них бормотал, читая книжку, и в том едином состояло у них все богослужение. Впрочем, думали мы сперва о храбрости их весьма много, но после оказалось, что если б их и вовсе не было, так все равно, ибо они наделали нам только бесславие, а пользы принесли очень мало. Но я возвращусь к продолжению моего повествования.
Третье число августа определено было единственно для переправы чрез реку Инстер, текущую между Инстербургом и Георгенбургом. Сия река была хотя небольшая, но принуждено было делать мост, и перебраться чрез ее не скоро было можно. Итак, поставлен был лагерь по ту сторону оной, подле замка Георгенбурга.
В последующий день (4-го) перебирались чрез реку наши новопришедшие легкие войска и, проходя армию, становились впереди у оной, ибо им назначено было быть всегда впереди, составлять так называемую летучую армию и очищать наш путь от неприятеля. Для сего, и поджидая ферморской дивизии, принуждена была армия в сем лагере дневать, отправив только вперед авангардный корпус.
Во время сего дневания имели мы время побывать в городе Инстербурге и искупить себе все нужное. Но мы не застали уже почти ничего, все было давно уже выкуплено, и ни за какие деньги ничего достать было не можно. Городок сей хотя не гораздо велик, но довольно хорош. Строение в ней каменное, высокое и довольно прибористое. Он сидит на самом берегу речки Ангерапа, которая тут, соединившись с речкою Инстером и некоторыми другими, начинает уже называться Прегелем и течет к Кёнигсбергу. И как армия наша расположилась иттить по ту сторону Прегеля, то и надобно ей было с сего шеста поворотить влево.
Поутру пятого числа велено было иттить в поход, но прежде выступления в оный имел я случай видеть жалкое и такое зрелище, о которой Россия во время благополучного и мирного владения Елисаветы совсем почти позабыла, и мне еще никогда видеть не случилось, а именно: смертную казнь винных преступников. Мы удивились, вставши поутру и увидев пред самым нашим полком поставленную виселицу, и не знали, что бы это значило. Но скоро узнали тому причину. Наш полк вывели перед фрунт и окружили им оную, и мы увидели несколько человек прусских мужиков, скованных подле оной. Преступление оных состояло в том, что они вышеупомянутым образом злодейски стреляли из-за кустов по нашим солдатам и нескольких из них побили. И как беспокойства сии умножились, то и определено было, для устрашения прочих, нескольких, пойманных из них, казнить смертию. Итак, повесили тогда при нас двух, а одиннадцати человекам, коих преступление не так было велико, отрублены были у рук пальцы, и они пущены были опять на волю. Могу сказать, что я не мог без отвращения смотреть на сие кровопролитие и не могу оное без внутреннего содрогания сердца и поныне вспомнить.
Употребление сего жестокого средства хотя и произвело ту пользу, что с того времени мужики прусские стали меньше злодействовать, но напротив того подало повод пруссакам в писаниях своих еще более обвинять нас жестокостями, и даже многое прилыгать и затевать на нас то, чего может быть никогда не бывало, как о том упомянется ниже.
По окончании сей экзекуции, и выступив в поход, продолжали мы путь свой по правой стороне реки Прегеля, вниз оной, по перешли в тот день не более шести верст и стали лагерем подле деревни Стеркенимкен, в две линии; авангард же поставлен был за несколько верст впереди при деревне Лейсенимкене, а далее вперед очищали наши легкие войска места, поставленные при Залау.
В сем месте стояли мы целых три дня, ибо армия неприятельская была от нас уже не слишком далеко, а передовые его войска, под командою генерал-поручика графа Дона, нарочито близко, который с 6-ю баталионами пехоты и 15-ю эскадронами конницы подвинулся от армии несколько миль вперед и стал при Таплакене в весьма выгодном месте, укрепив свой лагерь ретраншаментом и батареями; впереди же его находились их гусары и прочие легкие войска, а сие и подало скоро случай у них с нашими казаками к стычке, ибо как из помянутого лагеря отправлены были наши казаки и калмыки для поиска над неприятелем, то наехали они скоро на прусских гусар, стоявших при Норкитене, и осмелившихся учинить на них нападение. Но в сей раз опять удача была им весьма дурная. Они были казаками нашими разбиты, прогнаны и потеряли более ста человек. О сем происшествии пруссаки признаются сами, что они побеждены, хотя и стараются неудачу свою прикрыть кой-какими видами, говоря например, что один их гусарский офицер, стоявший при Гашдорфе, будучи приведен в жалость бегущими прусскими поселянами и вопиющими, что у них все отнимают и грабят, и будучи дезертирами уверен, что наших было только с небольшим сто человек, последовал движениям своей храбрости и чувствиям, производимым в нем видом ограбленных людей — решился с 200 гусаров податься далее вперед до Норкитена, дабы отбить у казаков отогнанный скот. Но тут вдруг окружен он был 3,000 казаков, а 300 человек ударили со стороны от Плибишкена ему еще во фланг, почему и принужден он был ретироваться назад; но в сей ретираде, при прохождении многих дефилей и будучи принужден беспрерывно сражаться, убит был и сам, потеряв до 58-ми человек из своей команды. Однако сие неправда, побито их более, а с нашей стороны убит только был один казак, упавший с споткнувшейся лошади.
6-го числа августа соединился наконец в сем лагере с нами и корпус генерал-аншефа Фермора, бывший под Мемелем. И как тогда вся наша армия совокупилась уже вместе, то при сем случае не неприлично будет упомянуть о том, сколь она была велика, и какие предводительствовали и командовали ею генералы.
Итак, что касается до количества войск, то кавалерийских полков счислялось всех 19. Сия конница состояла из 5 полков кирасирских, 3 драгунских, 5 гусарских и из 6 конных-гренадерских, к чему присовокуплялось еще 14,000 казаков, 2,000 казанских татар и 1,000 калмыков. Пехота же состояла из 28 мушкетерских и 3 гренадерских волков. Так, что вся армия считалась простирающеюся до 134,000 человек, а именно: 19,000 конницы, 99,000 пехоты и 16,000 иррегулярного войска.
Что ж касается до находившегося при оной генералитета, то полководцы и предводители наши состояли в следующих особах: 1) генерал-фельдмаршале Апраксине, яко главном командире; 2) генерал-аншефах: Георге Ливене, Лопухине, Броуне, Ферморе и Сибильском. Первый из сих, то есть Ливен, войсками не командовал, а находился при свите фельдмаршальской, и придан был ему для совета и власно как в дядьки; странный поистине пример! Но как бы то ни было, но он имел во всех операциях военных великое соучастие; но мы не покрылись бы толиким стыдом пред всем светом, если б не было при нас сей умницы и сего мнимого философа; 3) генерал-порутчиках: Матвее Ливене, Иване Салтыкове, князе Александре Голицыне, Зыбине и Вильгельме Ливене; 4) генерал-майорах: Баумане, Шилинге, Олице, Загряжском, князе Любомирском, графе Румянцове, графе Чернышеве, князе Долгорукове, Мантейфеле, Панине, Фасте, Хомякове и князе Волконском; 5) генерал-квартермистрах: Вильбоэ и Штофельне; 6) генерал-квартермистрах-лейтенантах: Веймарне и Шпрингере; и 7) бригадирах: Демику, Тизенгаузене, Дице, Трейдене, Племянникове и Гартвихе.
Вот сколь великою считалась наша армия по росписаниям и бумагам; но в самом деле была она тогда далеко не такова велика, ибо многие полки не имели своего полного числа, а сверх того из всех находилось множество людей и в разных раскомандировках и отлучках; итак, налицо едва ли было и две трети или половина помянутого числа.
Итак, не успела вышеупомянутым образом вся армия соединиться вместе, как на другой же день (7-го) после того учинен был во всей оной новой между полками разбор и новое распоряжение, и по сему разбору нашему полку досталось в авангардный корпус под команду генерала Ливена. Сей корпус составлен тогда был из пяти полков пехотных, которые отобраны были все малолюднейшие, да трех полков гренадерских драгунских, четырех полков гусарских и нескольких тысяч казаков и калмык. Мы выступили с сим корпусом прежде армии, и еще 8-го числа ввечеру, в поход и, перешед верст с восемь, ночью стали в занятый для всей армии лагерь, при одном прусском местечке, Лейсенимкене, в который прибыла 9-го числа и вся армия.