Жизнь и приключения Лонг Алека
Шрифт:
Алек плохо понимал старика. Ему стало хуже. Он видел какие-то странные, спутанные картины. Пароходы, толпы рабочих, Марту, Айну, Артема… Все кружилось в диком хороводе. Голова сильно болела.
Вечером к нему пришли Артем и хорошо одетый человек с чемоданчиком. Артем был обеспокоен состоянием Алека, присел на кровать, трогал ему лоб, спрашивал:
— Ну как ты? Очень болит? Тебе нанесли удар сзади. Ничего, до свадьбы заживет, — пошутил он и попросил человека с чемоданчиком: — Приступайте, доктор.
Врач внимательно осмотрел Алека и сказал:
— Рана
— Можно перевезти его домой?
— Да, конечно.
— Ну ладно, Алек. Рассказывать тебе сейчас ничего не буду, — сказал на прощание Артем, — но стачку мы выиграли. Ты бы видел, что делалось…
Алек остался на ночь у Хьюджа, а утром его на тележке, запряженной мулом, перевезли на Элизабет-роуд.
Дарья Степановна, увидев перебинтованную голову Алека, сейчас же решительно взяла бразды правления в свои руки, погнала мужа в аптеку и заявила, что она сама займется лечением больного. Через несколько дней он встанет на ноги. Она устроила Алеку постель и успокоилась только, когда убедилась, что ему удобно.
Алек лежал с закрытыми глазами. Говорить ему было трудно. Мысли вяло текли в больной голове. Алек перебирал в памяти все, что относилось к его знакомству с Айной. И это было приятным. Вот она в первый раз открывает ему калитку, вот он глядит на ее портрет на стене, вспомнилась их прогулка по темной Элизабет-роуд, ее смех и маленькая твердая рука… А какие у нее были грустные глаза, когда они прощались у магазина Гринфельда… Ведь с тех пор он не видел ее.
Опять появилась досада на себя, на глупое поведение в тот день. Почему он решил, что Карпентер нужен Айне? И вдруг пришла нелепая мысль: хорошо, если бы Айна всегда была с ним…
Его навещали товарищи по «Союзу». Приходили веселые, возбужденные. Рассказывали о драках на улицах Брисбена. Русским рабочим сильно досталось. Они приняли на себя первые удары, зато австралийцы поверили в них, и теперь слово «русский» звучит как пропуск на любое бастующее предприятие.
Но правительство ополчилось на русских. Оно не ожидало такой сплоченности и организованности.
Артем не появлялся. Он пришел только на третий день. Измученный, небритый, но его черные глаза лучились и сверкали энергией.
— Умираю от усталости. По десять длинных речей произношу. Все в разных местах, для разных слушателей. Прямо сил нет. Но ты бы видел, какое единство! Хозяева положены на обе лопатки. Они вынуждены отступить от своих позиций…
Но вдруг лицо его омрачилось.
— Ты послушай, что про нас пишут. Хотят смешать с грязью, подорвать доверие к нам австралийских рабочих…
Артем вытащил из кармана смятую газету «Брисбен ньюс» и прочел:
— «…Озлобленные русские эмигранты в этот несчастный день с неслыханной жестокостью избивали граждан Брисбена. Тех, кто смело выступил против беспорядков. Почему этим людям не укажут на дверь? Неужели правительству неизвестно, кто приехал из России в Австралию? Террористы. Те, на чьих руках кровь лучших людей России. Все честные австралийцы требуют:
Артем сложил газету, сунул ее обратно в карман.
— Опасная провокация, — сказал Алек.
— Да. Это плохо. Можно ждать всего. Разговоры о выдаче русских эмигрантов царскому правительству раздаются в буржуазных кругах все чаще и чаще. Прощай. Поправляйся скорее. Ты очень нужен.
Алек и сам понимал это. Несколько раз он вставал, но сильная боль в голове укладывала его обратно в постель. Он часто терял сознание. Рана почему-то плохо заживала.
Как-то днем он заснул, а когда проснулся, увидел Айну, сидящую у его постели. Лицо у нее было бледное, похудевшее, глаза ввалились. Алек очень обрадовался:
— Неужели это вы, Айна? Почему вы так долго не приходили?
— А вы хотели, чтобы я пришла?
— Только об этом и думал, — сознался Алек.
— Так я вам и поверила. А не приходила я потому, что почти не бывала дома. Наш магазин участвует в стачке. Это вам известно? Мы охраняли входы в магазин.
— Пикетировали?
— Да. Я начальница пикета. Работы было много.
Айна рассказала о том, что хозяева сдались, но правительство озлобилось. Запретило забастовки, хотя конституцией они разрешены. Теперь стачки будут жестоко подавляться полицией. Кампания против русских эмигрантов в буржуазных газетах усиливается.
— Я выходила из продовольственного магазина, и одна дама уронила завернутый в бумагу апельсин. Какой-то кретин закричал: «Бомба!» Тут началась такая паника, вы себе не можете представить. Люди закричали, побежали… А вечером газеты вышли с крупным заголовком: «Русские террористы бросают бомбы!» Прямо дико! Серьезные люди могут писать такую чушь!
О многом Айна умолчала. Она не рассказала Алеку об избиении нескольких русских рабочих, учиненном конторскими служащими, и о том, что Гринфельд уже подготовил «черные списки». Наверное, она будет первой, кто потеряет работу. Атмосфера в городе была тревожной.
— Вы активный борец за дело рабочих, Айна.
— Я дочь рабочего и сама не белоручка, — вскинула голову девушка. — Иначе и быть не могло. Все мое окружение — рабочие.
— Но, честно говоря, меня поразила смелость ваших служащих. Как вы решились закрыть магазин? Ведь у вас девяносто процентов женщин.
— А вы что, не верите в женскую храбрость? Плохо вы нас знаете. К нам пришли забастовщики из депо и предложили прекратить торговлю. Мы и прекратили.
— Молодцы. А как себя чувствует Чарли?
— Не знаю. Мы разошлись с ним по политическим мотивам, — улыбнулась Айна. — И наверное, навсегда. Он вел себя недостойно в отношении всех наших служащих. Он держал сторону Гринфельда. Поправляйтесь скорее. Федору Андреевичу очень трудно. Папа говорил, что он спит по три-четыре часа в сутки. Митинги, поездки по штату… Он, как цемент, сплачивает всех в одно целое.
— Вы хотите, чтобы я поправился только потому, что трудно Федору?
— Совсем нет. Какой вы подозрительный, право. Прежде всего вы должны быть здоровым, а потом уже все остальное.