Жизнь и приключения Лонг Алека

Клименченко Юрий Дмитриевич

Они подходили к большой Библии в потертом кожаном переплете, лежавшей на круглом столике, поднимали вверх два сложенных пальца, клялись говорить «правду, одну лишь правду» и принимались лгать. С подозрительными подробностями они рассказывали о речи, которую Алек никогда не произносил. После опроса каждого свидетеля атмосфера в зале накалялась все больше. А когда на Библии поклялся очередной свидетель и, преданно глядя судьям в глаза, заявил, что Лонг призывал к убийству некоторых администраторов завода, в публике раздались возмущенные голоса:

—

Клятвопреступники! Лжесвидетели! Мы много раз слушали Лонга, и он никогда не говорил ничего подобного! Кто заплатил вам за показания?

Бартон позвонил в колокольчик и пообещал вывести из зала людей, не умеющих себя вести в присутствии суда.

Свидетели не интересовали Алека. Он знал, что они скажут. Он смотрел на Айну. Она вся напряглась, вцепилась в руку отца и в отчаянии шептала ему:

— Что же это, папа? Как они смеют? Наглые лжецы. Я больше не могу слушать, я…

— Держись спокойнее, девочка, — говорил Струмпе, гладя ее руку. — Подождем приговора. Сейчас мы бессильны что-нибудь предпринять.

— Ну почему, почему он отказался от адвоката? Он, наверное, помог бы Алеку.

— Нет. Казенный адвокат… Одна шайка. Тише!

Опрос свидетелей окончился. Начал свою речь прокурор. Он говорил об опасности, какую представляют для страны люди, подобные Алеку, о тяжелом времени, которое переживает Австралия, о единении национальных сил, патриотизме и о многих других прекрасных вещах, совершенно не имеющих отношения к Алеку. Закончил прокурор словами:

— …Я требую для подсудимого наказания в пятнадцать лет каторжных работ. Один такой человек может принести нашей стране больше вреда, чем целая армия. Его действия и проповедуемые идеи являются крайне опасными для любого государства.

Зал ахнул. Люди повскакали с мест. Закричали. Бросились к судейскому столу. Неистово звонил колокольчик. Сейчас же появилось несколько полицейских, оттеснили толпу, образовали барьер между судьями и публикой.

— Мы не допустим произвола! — кричал Уайт, поднимая кулаки над головой. — У нас есть еще парламент, куда мы можем обратиться. Есть губернатор. Мы соберем тысячи подписей, чтобы разоблачить эту комедию!

С трудом удалось восстановить спокойствие. Подействовала угроза продолжать суд при закрытых дверях.

Алек не ожидал, что прокурор потребует такого наказания. Он боялся за Айну. Сумеет ли она выдержать все это? Она прижалась к отцу и дрожала. Эдгар Янович обхватил плечи дочери рукой.

После многочисленных и ненужных вопросов, заданных Алеку судьями, Бартон провозгласил:

— Подсудимый, вам предоставляется последнее слово.

Алек поднялся со скамейки. Он встретился глазами с Уайтом, чуть улыбнулся Айне, она теперь сидела выпрямившись, приложив ладони к щекам, и смотрела на него.

Повернувшись к судьям, Алек громко произнес:

— Я отрицаю все обвинения, предъявленные мне. Я социалист. Идеи Маркса — мои идеи. Любой из вас, кто когда-либо читал труды этого ученого, знает, что он всегда был против террора и диверсий. И мы, социалисты, против

них. Мне не нашлось бы места в социалистической партии, если бы я проповедовал террор. Да, я выступал в Виктория-холл. Но говорил только о революции в России. Никто никогда не запрещал рассказывать о ней. Почему же свидетели показывают другое? Да потому, что они все подкуплены. Поэтому их было так мало в зале. Я признаю, что часто выступал в защиту рабочих, но это право каждого человека. Право защищать свои права. Я уважаю страну, в которой живу уже несколько лет, уважаю ее конституцию, и мне стыдно, когда ее так безбожно попирают…

Люди в зале зашевелились. Кто-то крикнул:

— Ее давно забыли!

— …но, видно, мои выступления стали кому-то поперек горла и меня нужно было убрать, — продолжал Алек. — Сначала мой голос хотели заглушить деньгами. Они хотели купить меня, как купили свидетелей, предлагали должность в профсоюзе, если я буду говорить то, что они хотят. Меня пригласил к себе домой влиятельный человек нашего города…

Люди сидели так тихо, что можно было услышать собственное дыхание. Бартон позвонил.

— Не отвлекайтесь. Говорите по существу, подсудимый.

— Все по существу вопроса, сэр. Итак, я продолжаю. Я приехал в роскошный особняк на Милитери-Ки, и меня любезно встретил сам хозяин…

По мере рассказа Алека лицо судьи краснело, наконец он не выдержал и снова взялся за колокольчик:

— Еще раз предлагаю говорить по существу дела, иначе я лишу вас слова.

— Так, конечно, безопаснее. Я ничем не оскорбил ни суд, ни судей, сэр. Хозяин дома сказал мне, что моя деятельность повлечет за собою неприятные последствия. Как видите, их не пришлось долго ждать. Я на скамье подсудимых.

Из зала возмущенно закричали:

— Назовите имя! Кто был этот человек?

— Мне нечего терять, друзья. Я не делал отвода судьям, потому что такой шаг бесполезен. Не все ли равно, кто будет судить меня? Это был судья Бартон.

По залу прокатился возмущенный шепот.

Судья встал. Он подождал, пока наступит тишина, и спокойно проговорил:

— Подсудимый Лонг сказал правду. Я действительно приглашал его для того, чтобы предупредить об опасности, которая грозит ему, если он не прекратит своих подстрекательских речей. Я хотел ему только добра. У него было время подумать. К его выступлению в Виктория-холл я не имею никакого отношения. Суд удаляется на совещание.

Судьи ушли в заднюю комнату. Объявили перерыв. Алека увели.

— Чудовищно! Мы будем протестовать. Прокурор сошел с ума. Суд не может согласиться с его требованием. Я никогда не слышал ничего подобного, — говорил Уайт, подойдя к семье Струмпе, сидевшей в углу зала ожидания и окруженной русскими эмигрантами. — Возмутительно!

Эдгар Янович молчал, с жалостью поглядывая на Айну. Она прильнула к матери, устремив застывшие глаза в пространство. Нина Сергеевна гладила ее плечо, прижимала к себе, как бы желая защитить от посторонних взглядов, и шептала слова ободрения: