Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)
Шрифт:
Доброжелательный человек произнес эти слова с особенным выражением, как бы говоря: "Вы видите во мне, молодая особа, благодетеля всего вашего рода, покровителя вашей семьи, кормильца вашего брата, который ежедневно питается манной с моего стола и ради которого мне многое зачтется на небесах. Но я не горжусь. К чему мне гордиться, когда я могу обойтись и без этого!"
Бедная девушка поверила всему этому как евангельской истине. Брат в простоте души не раз писал ей то же самое. Как только мистер Пексниф замолчал, она опустила голову, и на его руку скатилась слеза.
"Очень хорошо, мисс Пинч!
– сообразила понятливая ученица.
– Плакать перед посторонними, как будто вам не нравится ваше место!"
– Томас здоров.
– сообщил мистер Пексниф, - он посылает вам поклон и вот это письмо. Нельзя ожидать, чтобы он, бедняга, когда-нибудь отличился в нашей профессии, зато он старается быть полезным, а стараться почти то же что мочь, и потому мы должны быть к нему снисходительны. А? Что?
– Я знаю, что он старается, - сказала сестра Тома Пинча, - и знаю, сколько заботы и ласки он видит от вас. Мы не раз писали друг другу, что никогда не сможем вас отблагодарить. И ваших дочерей тоже, - прибавила она, смотря с признательностью на обеих мисс Пексниф, - я знаю, как много мы им обязаны.
– Дорогие мои, - сказал мистер Пексниф, обращаясь к ним с улыбкой, послушайте-ка, что говорит сестра Тома; я думаю, вам это будет приятно.
– Мы тут совершенно ни при чем. папа, - воскликнула Черри, в то же время реверансом давая понять сестре Тома Пинча, что она премного их обяжет, если будет держаться на расстоянии.
– Тем, что о нем так хорошо заботятся, мистер Пинч обязан только вам одному, нам же очень приятно слышать, что он это ценит, вот и все, что мы можем сказать.
"Очень хорошо, мисс Пинч!
– опять заметила про себя ученица.
– У вас имеется благодарный братец, который живет на чужой счет!"
– Вы очень добры, - говорила сестра Тома Пинча, простодушно, как Том, и улыбаясь, как Том, - что приехали навестить меня; вы очень, очень добры, хотя вы и сами не подозреваете, как много сделали для меня тем, что дали мне возможность увидеть и поблагодарить вас лично, ведь вы придаете так мало значения своим добрым делам.
– Вот это благодарность, вот это такт, вот это воспитание, - прошептал мистер Пексниф.
– И еще меня радует, - продолжала Руфь Пинч, которая теперь, оправившись от первого потрясения, стала весела и говорлива, от чистого сердца желая видеть во всем самую лучшую сторону, что было как две капли воды похоже на Тома, - меня бесконечно радует, что вы сможете передать ему, как хорошо мне здесь живется, более чем роскошно, и что ему вовсе незачем горевать и жалеть о том, что мне приходится жить своими трудами. О боже мой! Пока я знаю, что он счастлив, и пока он знает то же самое обо мне, говорила сестра Тома, - мы оба можем вытерпеть без единого слова жалобы, без единой горькой мысли гораздо больше того, что нам приходилось терпеть до сих пор, в этом я твердо уверена.
– И если когда-нибудь говорили чистую правду на нашей грешной земле, то, конечно, ее высказала в этих словах сестра Тома.
– Да, да, разумеется!
– воскликнул мистер Пексниф, чьи глаза тем временем приковались к воспитаннице.
– А как поживаете вы, мое прелестное дитя?
– Очень хорошо, благодарю вас, сэр, - ответила эта замороженная невинность.
– Какое милое личико, дорогие мои.
– сказал мистер Пексниф, обращаясь к дочерям.
– Очаровательные манеры!
Обе девицы уже с первой минуты начали восторгаться отпрыском благородного семейства (надо полагать, что это был кратчайший путь к сердцу родителей). Миссис Тоджерс божилась, что никогда в жизни не видела ничего до такой степени ангелоподобного.
– Только крыльев не хватает душечке, а то ни дать ни взять настоящий сиропчик!
– говорила добрая женщина, подразумевая, вероятно, серафимчика.
– Если вы передадите вот это вашим почтеннейшим родителям, - сказал мистер Пексниф, доставая визитную карточку, - и скажете, что я и мои дочери...
– И миссис Тоджерс, папа, - подсказала Мерри.
– И миссис Тоджерс из Лондона, - прибавил мистер Пексниф, - что я, мои дочери и миссис Тоджерс из Лондона не решились беспокоить их без приглашения, так как нашей целью было просто справиться о здоровье мисс Пинч, брат которой, молодой человек, служит у меня, и что я, как архитектор, не могу уйти из этого весьма элегантного дома, не воздав должного строгому и изящному вкусу владельца и его умению ценить то высокое искусство, которому я посвятил всю свою жизнь и расцвету и успехам которого пожертвовал... гм... всем состоянием, - то я буду вам весьма признателен.
– Миледи посылает поклон мисс Пинч, - неожиданно появившись, произнес лакей, совершенно тем же тоном, что и раньше, - и желала бы знать, чему барышня сейчас обучается.
– А! Вот и молодой человек, - сказал мистер Пексниф.
– Он может передать карточку. Будьте любезны, молодой человек, с поклоном от меня. Дорогие мои, мы препятствуем занятиям. Идемте.
На минуту возникло некоторое замешательство из-за того, что миссис Тоджерс открыла плетеную корзиночку и поспешила вручить "молодому человеку" одну из своих собственных карточек, на которых, кроме разных подробностей насчет условий оплаты в коммерческом заведении, имелось еще и примечание в том смысле, что М. Т. при сем пользуется случаем принести благодарность джентльменам, которые оказали ей предпочтение, и просит, если они довольны столом, не отказать в любезности порекомендовать ее своим знакомым. Но мистер Пексниф с замечательным присутствием духа перехватил этот документ, спрятал к себе в карман и застегнулся на все пуговицы.
После чего он обратился к мисс Пинч еще снисходительнее и любезнее прежнего, - так как было желательно дать ясно понять лакею, что они вовсе ей не друзья, а покровители:
– Всего лучшего! До свидания! Господь вас благослови! Вы можете рассчитывать на мое постоянное покровительство вашему брату Томасу. Не беспокойтесь ни о чем, мисс Пинч!
– Благодарю вас, - растроганно сказала сестра Тома, - тысячу раз благодарю!
– Не стоит благодарности, - возразил мистер Пексниф, ласково гладя ее по голове.
– Лучше и не поминайте про это. Иначе я рассержусь. Мое милое дитя (к воспитаннице), прощайте! Это волшебное создание, - продолжал мистер Пексниф, мечтательно глядя в упор на лакея, как будто имел в виду именно его, - явившись на моем пути, озарило его таким блеском, что я никогда этого не забуду. Дорогие мои, вы готовы?
Они были еще не совсем готовы, потому что никак не могли расстаться с воспитанницей мисс Пинч. В конце концов они оторвались от нее и, величественно прошелестев юбками мимо бедной мисс Пинч, каждая с надменным кивком и книксеном, задушенном при самом рождении, выплыли в коридор.
Молодому человеку очень не скоро удалось выпроводить их за дверь, потому что мистер Пексниф, восхищаясь убранством дома, поминутно задерживался то здесь, то там (а особенно у дверей в гостиную) и изливал свой восторг очень громко и в самых ученых выражениях. Следуя от кабинета к прихожей, он успел изложить в общих чертах всю архитектурную премудрость, относящуюся к жилым домам, и когда они выбрались в сад, его красноречие было в самом разгаре.
– Посмотрите, - пятясь от крыльца, говорил мистер Пексниф, слегка прищурившись и склонив голову набок, чтобы таким образом лучше оценить пропорции фасада.
– посмотрите, дорогие мои, на этот карниз, который поддерживает крышу, и обратите внимание на его воздушность, особенно в том месте, где он огибает южный угол здания, и вы согласитесь со мною, что... Как поживаете, сэр? Надеюсь, вы здоровы?
Прервав свою речь этими словами, он весьма учтиво поклонился пожилому джентльмену в окне верхнего этажа, к которому обратился не потому, что тот мог его слышать (это было совершенно невозможно), а просто в виде аккомпанемента, сопутствующего поклону.