Жизнь и приключения Заморыша (Худ. Б. Винокуров)
Шрифт:
— Как же вы меня узнали? — удивился я. — Ведь я вырос с тех пор.
— Вырос, вырос, — согласился он, — но все такой же заморышек, пошли бог здоровья. Дай я тебя поцелую. — И, облапив меня, чмокнул в щеку мокрыми губами.
— Из какого ж тебя университета выгнали? — поинтересовался Воскресенский.
— Из самого высчего, — подмигнул бродяга. — Из приходской школы при церкви Святого Гаврилы Брехунца в столичном граде «Кто кого на понт возьмет».
Я сказал:
— Все бродяги к зиме на юг подаются, а вы почему тут?
— Застрял, — вздохнул он. — Наш брат продвигается по образу пешего хождения, а ноги мои сдавать стали. Но ничего, как-нибудь перезимую. Меня мать игуменья
Прощаясь, он сжал мою руку своей шершавой холодной рукой и любовно сказал:
— Заходи, касатик, в гости до меня. Я с вечера завсегда около ворот сижу, наших черных кралей сторожу. Уж для кого другого, а для тебя стопочку раздобуду. Он пошел, все еще легко и, пожалуй, даже грациозно приподнимая журавлиные ноги. О, как мне знакома эта походка бродяг, шагающих от села к селу, от города к городу по необъятным просторам своей мачехи России.
Воскресенский, наморщив лоб, пристально смотрел ему вслед.
— Уж не прообраз ли это моего будущего? — процедил он сквозь зубы.
— Прообраз, — подтвердил я. — Если не перестанешь пить, обязательно в опорках ходить будешь. Можешь мне поверить: я четыре года в босяцкой среде жил.
— Брошу! — решительно сказал он. — Выпью сегодня напоследок — и баста. Пошли в церковь — помолимся о здравии бывшего пьяницы Иоанна, сына протодиакона Воскресенского.
По деревянной лестнице мы поднялись на вершину холма, отсчитав двести двадцать шатких ступенек, и подошли к распахнутым воротам. Стоявшая тут вся в черном монахиня с лицом, как печеное яблоко, протянула железную кружку для подаяний. Воскресенский развел руками:
— Нам, старушка божия, самим не на что опохмелиться.
По бескровным губам монахини скользнула злая усмешечка:
— Ну, становитесь, убогие, рядом, будем просить вместе.
— Старая чертовка! — выругался Воскресенский.
Заутреню служил маленький седенький попик. Он протягивал слова молитвы слабым старческим голосом, будто жалуясь на свою немощь, а черный дьякон, худой и длинный, отвечал ему таким рокочущим басом, что колебалось пламя свечей. В контрасте с этим громыханием голоса монашеского женского хора, лившиеся откуда-то сверху, казались особенно нежными, чистыми, неземными.
— Так и есть, — шепнул мне Воскресенский, — вон он.
Аркадий стоял у колонны. Статный, златокудрый, он сразу бросался в глаза. Мы протиснулись сквозь толпу молящихся и стали позади него. Он усердно крестился и кланялся, но время от времени поворачивал голову влево и украдкой на кого-то поглядывал-. А там, в левой части церкви, за деревянными перилами, молились монахини. Они стояли попарно, одетые во все черное, с низко опущенными головами, с потупленным взором, и казались все на одно лицо — бледные, отрешенные от мира, ушедшие в самих себя.
Мы принялись наблюдать за Аркадием, стараясь по направлению его взгляда определить, кто из молящихся привлекал его внимание. Ведь, кроме монахинь, здесь много было и горожан.
Шли минуты за минутами, заутреня близилась к концу, и мы уже хотели тихонечко толкнуть Аркадия в бок и вывести его из церкви, как я заметил, что одна из монахинь чуть-чуть повернула голову и робко подняла глаза. Этого мгновения было достаточно, чтобы мне показалось, будто вся церковь озарилась голубым сиянием. Боже, что за глаза! В жизни своей никогда не видел таких огромных и таких кротких глаз! Понятно теперь, кто притягивал к себе взоры Аркадия.
Воскресенский, вероятно, был занят размышлением, даст Аркадий трешницу или не даст, и, кажется, ничего не заметил. По крайней мере, он ни словом не обмолвился об этом, а прямо приступил к делу, как только мы втроем вышли из церкви. Трешницу Аркадий дал, и Воскресенский тотчас же затерялся в толпе. Мы остались с Аркадием вдвоем.
По дороге на квартиру я рассказал о встрече с бродягой. Аркадий сначала слушал рассеянно, но, когда узнал, что мой старый знакомый теперь свой человек в женском монастыре, сразу оживился.
— Вот как! — воскликнул он. — Меня всегда интересовали бродяги. Они шляются по всяким местам и знают много занимательного. Сведи-ка ты меня к нему. А уж я с ним полажу.
— Сведу, — сказал я. — Чего же не свести.
Ах, если бы я знал, в какое приключение вовлек себя этим обещанием!
Романа дома не было. На тумбочке около его кровати лежали те страницы из журнала «Природа и люди», которые дал нам солдат. Вспомнив, что мы не дочитали четвертой страницы, я принялся исследовать ее. Она была заполнена короткими зарисовками, информациями, историческими справками, как-то: «Европейская наука и немцы», «Девушки Эльзаса», «Бисмарк о войне с Россией». Я так и не понял, зачем эти листки были нам посланы. Вернулся к первой странице, к объявлениям. Но и они ничего мне не объяснили. В самом деле, что, кроме возмущения, могли вызвать такие объявления, как «Усатин Гебгардта» или «Вниманию женщин». В первом говорилось, что «Усатин» делает даже самые маленькие усы большими и густыми, придает им удивительно изящную форму, а во втором рекомендовалось женщинам пользоваться кремом «Идеал», от которого кожа лица приобретает идеально белый цвет. И это — в страшную годину, когда народная кровь льется рекой на полях войны!
Читая, я все время чувствовал тонкий и чем-то знакомый мне запах. «Ах, да! — вспомнил я. — Ведь это «Лориган» Коти, те дорогие духи, которыми душились наши богатые попечительницы из «Общества трезвости».
Когда вернулся Роман, я спросил его:
— Как думаешь, зачем передали нам эти страницы?
Роман отвернулся к окну и ничего не ответил.
10 «Горилла»
От усиленных занятий меня все чаще и чаще стала донимать головная боль. Однажды, чтобы рассеять ее, я отправился на тот холм, на который мы с Романом поднимались летом. Не прошел вверх и сотни саженей, как увидел впереди себя странную фигуру. Согнув широкую спину, она сидела на высоком камне и в сумерках была удивительно похожа на большую обезьяну. «Неужели Воскресенский и впрямь видел здесь гориллу и даже поздоровался с ней за руку? — мелькнула у меня мысль. — Но гориллы, как известно каждому школьнику, водятся только в Африке, откуда же она могла появиться здесь? Разве из какого-нибудь зверинца сбежала?» Я топтался на месте, не зная, идти ли мне дальше или повернуть назад. Черт их знает, этих горилл: с одними они здороваются за руку, а других, может, и по башке стукают.