Жизнь и приключения Заморыша (Худ. Б. Винокуров)
Шрифт:
Рыжая упрямо качнула головой:
— Была больна, а теперь уже здоровая.
— Ну-ну, здоровая! — заворчала бабка. — Одна тень от тебя осталась. Фелшар сказал, цыпленком кормить надо, а где его, того цыпленка, взять! Цыпленок, гляди, двугривенный стоит. Кусаются они нынче, цыпленки эти.
Я подсел к рыжей на топчан и сказал:
— Хочешь, я тебе сказку расскажу?
Она слабо улыбнулась:
— Про гуся? Про гуся я и сама знаю.
— Нет, эту ты не знаешь. Я про другого гуся, про Ивана Ивановича.
Она повеселела:
— Ой, умора! Да разве ж гусей зовут по-человечьи?
— Зовут.
Я хотел ей рассказать все, что мы с Петром прочли в книжке, но с самого начала сбился, запутался и умолк.
— Нет, — сказал я, — лучше я тебе все это прочту. Вот приду еще раз и принесу книжку.
— А ты разве умеешь читать? — недоверчиво спросила она.
— Умею.
— Ну, прочти. Тебя Гришей зовут?
— Что ты! Меня Митей зовут. А ты — Зойка, я знаю.
Кто тебе сказал? — удивилась она.
— Тебя так на базаре называли, когда ты барыню отбрила, помнишь?
— А, ту, мордастую! Ты тоже видел? Я ее еще и не так! — Она посмотрела на меня смеющимися глазами и задорно сказала: — Меня все знают, вот я какая!
— Ну и дурочка, — проворчала бабка. — Живи потихонечку — и тебе хорошо будет.
Зойка свистнула. Я никогда не слышал, чтобы девочки свистели.
Теперь, когда мы отправлялись продавать чеки, я всякий раз засовывал под рубашку книгу. Но ходили мы на другие улицы и только дня через три попали опять к переезду. Зойка еще лежала.
— Принес? — спросила она сердито. — Небось скажешь, что забыл?
— Нет, что ты! — ответил я. — Принес.
— Долго ж ты нес.
Я вынул книгу и опять примостился на топчане. Зойка взяла ее у меня из рук и недоверчиво полистала.
— Ладно, читай. Посмотрю, какой ты чтец. Может, ты и по покойникам читаешь?
— Вот и опять дурочка, — ласково пожурила бабка. — Кто он, псаломщик? Читай, Митя, не обижайся: она недужная.
Оттого, что книжку эту мне читал Петр, а потом я сам ее перечитывал два раза, я больше уже не запинался и читал так, точно знал каждую строчку наизусть. Сначала Зойка смотрела на меня сердито и недоверчиво, потом совсем забыла обо мне и слушала, расширив свои зеленые глаза и полуоткрыв рот. А под конец стала хватать меня за руки и выкрикивать:
— Постой, постой! Как он сказал? Ха-ха-ха!.. Ой, умора!..
— Ну, Каштанка! — в свою очередь, откликалась бабка из своего угла. — Попала в переплет собачка!
Я прочитал первую главу и закрыл книжку.
— Читай! — крикнула Зойка и даже толкнула меня ногой.
Но я боялся, что Маша и Витя будут искать меня и ругаться, и поспешил к двери, а книжку оставил Зойке.
— Читай сама, — сказал я. — Да поскорей, а то мне книжка нужна.
Через несколько дней я опять попал в будку. Зойка по-прежнему лежала и, мне показалось, стала еще желтей лицом.
— Ну, прочитала? — спросил я.
Зойка молчала. Бабка вздохнула и понуро сказала:
— Как же она прочтет, если она неграмотная.
Зойка так и подскочила на топчане.
— И неправда твоя, и неправда! Я все буквы знаю!
— Буквы знаешь, а складывать их не умеешь, — стояла на своем бабка.
Но Зойка не сдавалась.
— А вот и умею! А вот и умею!..
Она вытащила из-под подушки замусоленный букварь и стала водить пальцем под строчкой.
— О! — выкрикивала она буквы. — В! Ц!
— Не овечка, а овца, — поправил я.
— Ну, овца. Это ж все равно. Видишь, и на картиночке овечка с рожками.
— Вот по картиночкам ты и читаешь, — упорствовала бабка. — Не будь картиночек в букваре, ты б и одного словечка не сложила.
Зойка с размаху швырнула букварь в угол и отвернулась к стене. Полежав так немножко, она успокоилась и опять повернулась к нам.
— Ну, читай, — приказала она мне.
И не отпустила, пока я не дочитал всю книжку. Слушая, она то переливчато смеялась, то задумывалась и тогда делалась похожей на взрослую. С таким задумчивым видом она выслушала всю главу, в которой рассказывалось, как умер гусь Иван Иванович.
— Вот так и я умру, — сказала она и плотно сжала бескровные губы.
— Еще чего! — недовольно отозвалась бабка.
— Да, умру. Она приходит ночью, смерть, и сидит вон в том углу, подстерегает.
Но вскоре Зойка опять оживилась. А когда я прочитал слова: «Метаморфоза, случившаяся с хозяином», — она удивленно воскликнула:
— Что, что? С хозяином «Мадам Морфоза» случилась? Это как же понимать, бабка?
Книжку мне Зойка не отдала: прижала двумя руками к груди и замотала головой.
— Потом, потом! Я сама еще прочту.
Руки у нее были тонкие, как палочки, и мне стало ее жалко.
В тот же день я незаметно взял из кассы серебряный полтинник и спрятал во дворе, в золе. А утром купил на базаре двух цыплят, пяток яиц, франзоль — и все это отнес в будку. Бабка, как увидела, закрестилась и сказала:
— Откуда это у тебя, господи помилуй!..
Но я боялся, что дома меня хватятся, и объяснять не стал, а взял свою книжку и убежал.
Зачем я взял книжку, зачем?! Сколько раз я с упреком задавал себе этот вопрос. А затем, что еще тогда, когда мне ее дал Петр, я решил ее подарить Дэзи. Да, я решил ей подарить именно книжку, потому что лучше этой книжки я ничего не знал и ничего у меня не было.
14. Красный флаг
С некоторых пор лобастый инженер опять стал заглядывать к нам в чайную. Он проходил в «тот» зал и садился за длинный стол — играть с Витей в шахматы. Тогда же появился еще один новый человек — и тоже зачастил к нам. Он подсаживался к столу, инженер наскоро объявлял Вите мат, и новый посетитель пересаживался на место Вити, против инженера, а Витя становился позади и смотрел, как они играют. Они переставляли фигуры и разговаривали. А о чем, я понять не мог. Только не о шахматах. Нового посетителя инженер называл Кувалдин, а тот его — Коршунов. О всяком человеке я мог сказать: вот этот — мужик, этот — барин, этот — мастеровой, этот — не мужик, не барин, а кто-то вроде моего отца. Кувалдин же был для меня загадкой. Он больше походил на мастерового: лицом и фигурой худощав, кожа темная, будто от въевшейся в нее угольной или железной пыли, руки в старых порезах и желтых мозолях. Но держался он с инженером как с равным, даже посмеивался над ним, и говорил такие же непонятные слова, как и инженер. Из этих слов мне особенно запомнились «демагог» и «политический авантюрист». Демагогом Коршунов называл Кувалдина, а тот его авантюристом. Слова эти они выговаривали так, будто ругались ими.