Жизнь и приключения Заморыша (Худ. Б. Винокуров)
Шрифт:
Отец не торопился нанимать нового человека: пока за «шестерку» работали мы с Витей, жалованье полового шло в пользу нашей семьи. Подавать чай я наловчился не хуже Никиты: в левой руке нес блюдца и стакан, в правой — большой чайник с кипятком и маленький, заварной.
Но все-таки носить чайник было тяжело, и однажды у меня так разболелась правая рука, что я не выдержал и заплакал. Отец стал подыскивать подходящего
Половым стал Максим, человек с русой бородой и голубыми сумасшедшими глазами. Он тоже работал со всем старанием, но по ночам ему мерещилось, будто в окно лезут жулики. Он соскакивал со стола, на котором спал в «том» зале, хватал кочергу и становился перед окном. Так, совершенно неподвижно, он простаивал по часу и больше, пока не обессилевал. Кончилось тем, что он хватил кочергой по голове городового, который, проходя ночью мимо чайной, заглянул для порядка в окно. Разобравшись, кого он огрел, Максим скрылся из города.
Тогда на смену ему пришел Петр…
Как-то в чайную опять завернул Пугайрыбка. Конечно, пьяный. Он пальцем показал на трубу и сказал отцу:
— Запускай.
Отец послушно завел фонограф. Пока из трубы неслось: «Бэль амур, бэль ами, бэль аман», — Пугайрыбка хитро подмигивал и притоптывал сапожищем.
Потом остановился и прогорланил:
— А ну, показывай!
— Что? — спросил отец, готовый на любую услугу, лишь бы не рассердить этого страшного гостя.
— Показывай, где она там прячется.
— Что ты! — угодливо заулыбался отец. — Это же машина.
Пугайрыбка схватил тяжеловесный сундучок и, как игрушку, завертел в ладонях. Потом стукнул по нему кулачищем и крикнул:
— Вылазь!
Никто, конечно, не вылез.
— А ну, еще так! — сказал громила и грохнул фонограф о каменный пол.
Машина разлетелась на куски. Пугайрыбка присел на корточки и с диким любопытством стал перебирать обломки. У отца дрожали губы, но он молчал. Да и что он мог сделать! Послать за полицией? Но, чтоб совладать с Пугайрыбкой, нужно было позвать по крайней мере четырех городовых. Босяки тоже молчали и ошарашенно пялили глаза.
Вдруг со скамьи в углу поднялся человек, широкоплечий, высокий, и не спеша подошел к Пугайрыбке. Громила, посвистывая, продолжал разглядывать обломки. Человек нагнулся, взял его за воротник и приподнял.
— Ты что? — повернул к нему голову Пугайрыбка.
Не отвечая, человек повел его к выходу.
Какой-то оборванец, очнувшись, распахнул дверь.
Человек нагнул Пугайрыбку и коленом двинул в зад.
— Нн-гав! — вырвалось у громилы из груди, и он ткнулся носом в снег.
Все ожидали, что Пугайрыбка, никогда не знавший отпора, вернется и схватится со смельчаком. Но он не вернулся.
— Вот это поступок благородный! Ну и дал ты ему! Как же тебя зовут, чудо-богатырь?
— Меня? Петром. А что? — нехотя сказал человек.
— Петром?! — Отец даже руками взмахнул. — Ну прямо Петр Великий! Так, может, и по отчеству ты Алексеевич?
Человек усмехнулся:
— Алексеевич и есть.
— Скажи пожалуйста! — еще больше удивился отец. — Ну прямо с мраморного пьедестала! Царь!
У Петра один глаз был подбит, щека поцарапана, но все-таки он мне показался необыкновенно красивым.
— Послушай, милый человек, а не пойдешь ли ты к нам в половые? — спросил отец со сладкой улыбкой.
— Во! Аккурат царское занятие! — серьезно ответил Петр. Он подумал, что-то, верно, прикинул в уме и сказал: — Что ж, можно еще и в половые. Давай, хозяин, пятак: пойду в баню.
Так Петр стал у нас половым.
Отец очень боялся, что его за разбитый Пугайрыбкой фонограф выгонят. Он почистил бензином сюртук и отправился к Протопопову. Протопопов сначала ругался, но, когда узнал, как один бродяга выбросил из чайной знаменитого громилу, расхохотался.
— В зад? Коленом?! Пугайрыбку?!
На другой день попечитель сам явился в чайную, чтобы посмотреть на Петра.
— Да ты кто ж по профессии? — спрашивал капитан. — Борец? Грузчик?
— Половой, — ответил, сощурясь, Петр.
— В гвардии служил?
— Я один сын у родителей.
— Ну, а дверь эту можешь вышибить кулаком?
— Чего ж не вышибить! Постройка казенная.
Протопопов уехал, и вскоре все в городе узнали о чудо-половом. Дамы-патронессы, которые зимой почти совсем забыли о чайной, теперь снова зачастили к нам. На Петре брюки в латках и дырявые опорки, но он никому не кланялся и разговаривал с дамами-патронессами нехотя.
— Голубчик, Петр, — говорила одна, — как же можно ходить в таких непрезентабельных брюках! Я пришлю тебе черные в светлую полоску. Обязательно пришлю!
— Это ужас что за обувь! — говорила другая и закатывала глаза. — Я пришлю тебе шевровые туфли. Обязательно пришлю!
И действительно, слали и брюки, и туфли, и шерстяные чулки.
Но всех, как сказал отец, «переплюнула» купчиха Медведева. Однажды к чайной подъехали сани, из них выскочила розовощекая девушка с чем-то завернутым в простыню под мышкой.
— Вот, Петр Алексеевич, вам наша барыня прислали. Они приказали сказать, чтоб вы не жалели и носили на доброе здоровьичко.
Девушка хихикнула и умчалась.
Петр развернул простыню: там были черные брюки, сюртук и блестящие накрахмаленные манишки. Петр долго таращил глаза, потом засмеялся и сказал:
— Вот возьму и надену! Черт с ними со всеми!
Когда он во все это вырядился, босяки сперва от изумления онемели. Потом со всех сторон послышались выкрики:
— Директор!.. Городской голова!.. Присяжный поверенный!..