Жизнь и смерть Капитана К. Офицера без имени

Оккервиль Генрих

Речная дева Селедочка вдруг разрыдалась. «Ах ты жестокий человек!» Мне стало даже жаль ее. Пока другие девы ее успокаивали и жалели, я выскользнул из их ненадежных объятий и пустился наутек. Видела бы меня государыня! Речные девы долго не отставали и звали меня в свое подводное царство. «Господи – взмолился я – убереги меня от всего от этого».

Стихия бушевала. Морские гады, привлеченные легкой добычей, вплывали в городские улицы. Гигантский осьминог взгромоздился на крышу Конногвардейского манежа и простирал оттуда безобразные щупальца свои. Вот он схватил зазевавшегося бутошника и потащил в свою пасть. Невообразимое и жестокое пиршество царило вокруг. Под ногами, тут и там, валялись обрывки гражданского и военного платья. Краешком глаза я вдруг увидел, как директор нашего департамента, спросонок потревоженный и разбуженный прикосновением ледяной воды, потихоньку, словно гремучая змея, вылезает

из окна наружу. Я притворился, что не заметил его – и проследовал мимо. «Кто остановит все это безобразие? – подумал я – наверное, только Бог, наш создатель и главный начертатель нашей Вселенной. Но достойны ли мы этого?» Не в силах решить эту головоломку, я продвигался все дальше и дальше.

Мимо меня проплывал государь в хрустальной шлюпке. Длинным веслом он постукивал в окна обывателей, проверяя, все ли на месте. «Вячеслав Самсонович – окликнул он меня – почему на вас треуголка навроде мокрой половой тряпки?» Господи, ну так само собой получилось. «Ваше Величество – говорю – непогода застала меня врасплох. Речные девы принуждали меня к постыдному и противоестественному сожительству. Но впредь этого никогда уж более не повторится. Обещаю». Государь кивнул головой и уплыл в некоторой задумчивости.

Я вспомнил нехитрые солдатские песни Амалии Ивановны. И сам, чтобы отвлечься от окружающего меня ужаса, предался невинному греху стихосложения. И вот что у меня в конце концов получилось.

Нева беснуется

Нева беснуется. Она

Идет на город водопадом

Бежит купчиха с голым задом

Волна студеная за ней

Плюет в нее зеленым ядом

И сотни глаз следят за ней

Из тайных маленьких окошек

Все замерло…

Пальнула крепость!

Но поздно…

Сенная вздыбилась, клокочет,

Плывет столовый инвентарь

И в лодке старой государь

Объятый пламенем, хохочет.

«Все еще наладится – подумал я – пройдут годы, и морские гады, насытившись, вернутся в свои подводные пещеры и квартиры, дворники приберут улицы и бульвары, очистят их от падали и мусора – и по ним вновь поедут трамваи и троллейбусы. Солнце засияет, и все будет относительно хорошо».

Но все равно остается слишком много вопросов. Что стало с несчастными бутошниками? Кто уберет прочь и долой с улиц застрявшие там броненосцы? Добралась ли Амалия Ивановна до Красного Кабачка? Я понял, что голова моя сейчас лопнет. Плюнув на все это и вытряхнув из сапог воду и всевозможную мелкую хищную живность, я продолжил свой путь – уже ни на что и ни на кого не отвлекаясь – и не оглядываясь.

Поплелся

Я поплелся дальше на Батискафную улицу. Треуголку свою в суматохе наводнения и потопа я опять-таки потерял. Посеял. Проморгал. Профукал. Она и правда как дикая кошка. То здесь, на умной голове, сидит ловко и цепко, как пьяный драгун, держась за крепкое седло, то выпорхнет черт знает куда. И пути назад мне уж не было. «Как же так – подумал я – стоит мне выйти на улицу – и я непременно теряю свою треуголку». То ее сдует ветер и загонит в какую-нибудь гиблую подворотню, сплошь забитую и заваленную костями, то смоет напрочь холодный ливень, превратив ее в решето, то позабуду ее в каком-нибудь жутком подвальчике, прямо на столе, среди опустошенных и опорожненных бутылок, то шаловливая речная дева, смеясь и кривляясь, сдернет ее с моей повинной головы, напялит ее на себя – да так и уплывет куда-нибудь в ней за Угольную гавань – и пропадет навсегда среди пыхтящих кораблей. Вот зачем, спрашивается, она ей? Зачем треуголка легкомысленной и трепетной речной девке? У нее на уме лишь любовь да свежее солдатское мясо. Я же, как известно, обременен делами.

***

Директор сказал мне чтоб без треуголки назад даже не возвращался. «Я тебя, сукин ты сын, прямо перед парадным подъездом вздерну». Ну это он так шутит, наверное. «Не приходи в департамент с голой головой, Вячеслав Самсонович, сукин ты сын». И не вернусь. Не ждите. Это пока не входит в мои планы. Несчастный, мокрый, усталый как свинья или собака, я вхожу, вползаю на Выборгскую сторону. Должно быть, Батискафная улица не так уж далеко, достаточно напрячь воображение. Опросить бутошника? Их тут нет, они как сквозь землю провалились. А те, что есть – смотрят недобро и уничижительно. Буду искать сам. Нюх у меня хороший, да вот только ноздри забиты. Насморк завладел моими помыслами и дыхательными путями. Воздух прекратил движение свое. Уж и не знаю, что и делать.

Выборгская сторона

Перебравшись кое-как на Выборгскую сторону, оставив позади и нежно любимую государыню, и департамент, и Красный

Кабачок, я решил все-таки обернуться и посмотреть на утопающий и пылающий город. «Вот – подумал я – вода и огненное пламя шагают рука об руку. Какой редкий случай! Какое невероятное совпадение! Такое бывает только в самые роковые мгновения. Вот уж не думал и не гадал увидеть. Я полагал дожить до глубокой старости и тихонечко подохнуть, не вылезая из департамента, в обнимку с бородатым швейцаром Алексей Петровичем, среди пожелтелых бумаг. Среди задушенных тараканов. Перепутанных проводов. Остывшего никчемного кофе. Превращусь ли я теперь в молчаливый соляной столп? Полный осуждения и укоризны? Нет, не должен, с какой бы это стати. Пока я не доберусь до безымянного капитана, умыкнувшего сердце государыни, я должен в общих чертах оставаться живым и здоровым. Мой язык должен повиноваться мне, как распоследний холоп, и в нужную минуту шевельнуться и произнести: «капитан, дружище, объясни, что произошло? Что за чертовщина творится вокруг? Где хрустальное сердце государыни? Где ты его прячешь, где ты его хранишь, негодник?» А он, капитан безымянный то есть, ответит, не моргнув глазом: «Сердце? Тебе нужно ее сердце? Ты за этим только пришел? Посмотри – оно в кастрюльке из-под макарон, если не ошибаюсь. И не мешай мне спать». Из-под макарон! Не мешай ему спать! Вот ведь до чего доводит беспорядочная холостая жизнь одинокого армейского офицера. Вот он валяется в своей заплеванной берлоге – и не подозревает, какая катастрофа и какое бедствие творятся и свирепствуют вокруг.

Издалека доносился несмолкающий шум грандиозного потопа. Видимо, злополучная ледяная комета разрушила защитные дамбы, и освобожденная вода, ожидающая, возле закрытых и задраенных створок, своего часа несколько десятков впустую потраченных лет, хлынула на беззаботный и беспечный город. Сокрушила и опрокинула портовые краны, затопила галерные и броненосные верфи, устроила хоровод на площадях и закоулках, вырывая с корнем столетние ясени и дубы. С противоположного берега, сквозь грохот водопада слышались сердитые возгласы государя, несчастные вопли Амалии Ивановны, уносимой течением в прекрасное далеко, бесполезные гудки и сирены броненосцев, крепко застрявших в ветвях Летнего сада, рев ветра и переговоры морских чудовищ, пирующих на просторе, злобный хохот безумных русалок, обнимающих и тормошащих неподвижных солдат. И, наконец, частая пальба и беспорядочная канонада крепости – которая, впрочем, вскоре смолкла. «Ну вот и все – подумал я – громоподобная симфония воды и пламени отзвенела и отзвучала».

Что же останется к рассвету от нашего великолепного города? Изначальное пустое и неприветливое ингерманландское болото, наполненное жуками и холоднокровными скользкими гадами? Как знать. Быть может, не будет даже воспоминаний. Кто будет помнить? Кому это нужно? Останутся еще лишь сиротливые солдатские сапоги, бултыхающиеся на потревоженной водяной поверхности. Не слишком много, конечно. Ну, еще лишь ветер, ветер, ветер. Куда уж без тебя, приятель.

Выборгская сторона еще ждала своего часа. Навстречу мне по направлению к Финляндскому вокзалу мчала, напрягая последние силы, ломовая телега, груженая битым кирпичом и вообще всяким строительным мусором. Уж не знаю, кому это так срочно потребовалось. Неужели соседнему княжеству? Ну это вряд ли. Извозчик, вслушиваясь в свист ветра, распевал похабные песни, которые, видимо, тут же на ходу и сочинял. Одну из его песенок я от нечего делать хорошо запомнил – и перенес в свой блокнотик. Ага, вот и она.

Броненосец

Вот броненосец

В Неве он как пылинка

Его швыряет

Барышни кругом шныряют,

Вдруг все стемнело,

Барышни визжат

Вода густая, будто мармелад.

Капитан

Хочет сказать людям

Что-то очень важное,

Но слышится только

«Уэ-уэ».

Господи, помилуй

Их руки влажные.

Несчастная ломовая лошадь, едва дослушав окончание сей замечательной песни, вдруг грохнулась всеми костьми на мостовую. «Но-о-о! – запричитал извозчик – чуть-чуть осталось. Вставай, скотина». «Оставьте меня – ответила вдруг лошадь – я лучше тут немного полежу». И испустила дух. «Вот – сказал я извозчику, который тщетно пытался поднять и поставить ее на ноги – животные и неразумные скоты начинают говорить человечьими голосами, и рыбы и морские чудища выходят из воды, привлеченные теплом человеческого бытия и тела. А все потому, что дошли до последнего предела». «Я те покажу «предела» – ответил мне грубый и неотесанный извозчик. Ему что-то не так послышалось. Он вдруг глянул на меня, завопил от ужаса и убежал в соседний переулок, бросив на произвол судьбы свою тележку, околевшую лошадь и битые кирпичи, вперемешку красные, бордовые и серые.