Жизнь и смерть Капитана К. Офицера без имени
Шрифт:
«Эй, кто здесь?» – из окружающей тьмы вдруг выдвинулся отважный ночной бутошник и легонько пырнул меня своею алебардой. «Кто здесь? Вот я тебя щас пощекочу. Подставляй пузо-то».
Я попросил не пырять и не щекотать мое пузо без лишней необходимости, потому что директор, узрев мое рваное казенное платье, придет в бешенство и наверняка сократит мое жалованье. А ведь и так все немилосердно вздорожало. Где взять? Как починить? Только швейцар Алексей Петрович, обитающий в деревянной будке под мраморной лестницей, может кое-как заштопать, но поди разбуди его, пока он дрыхнет.
«Да ты, приятель, страшнее морского черта – заметил между прочим бутошник, изучая меня и запихивая в правую ноздрю
«Не могу знать, ваше благородие – смиренно ответил я – вам, конечно же, виднее. Мне кажется, лошадь околела от общего непереносимого ужаса бытия».
Бутошник хмыкнул и на всякий случай пошевелил алебардой неподвижную лошадь. Покачал головой, прикидывая что-то.
«Как ты думаешь, приятель – поинтересовался он вполне дружелюбно – поместится ли задняя нога у меня в будке?»
«Не знаю – честно ответил я – надобно померить».
Становилось зябко.
«Скоро вода доберется и до сих сокровенных мест» – произнес бутошник.
Он снова посмотрел на меня.
«Доберется» – подтвердил я.
Бутошник помолчал какое-то время.
«Нет, братец, ты скорее похож на медузу – умозаключил ночной страж, разглядывая меня так и эдак – медуза и есмь».
«Чего вы хотите – возразил я – Никакая я не медуза. Я – Вячеслав Самсонович, небесный начертатель. Просто я пришел с того берега».
«Ах вон оно что. Пришел. Значит. Начертатель. С того берега. Там, поди, все утопло» – рассудил сообразительный бутошник, понимающе кивнул головой и законопатил вторую, еще пока вакантную ноздрю, шириной в железнодорожный туннель.
«Табак «Отставной» – успел прочитать я на слегка исковерканной и скомканной пачке, прежде чем она исчезла в глубоком безразмерном кармане.
«Табак «Отставной» – отрекомендовал бутошник – табак «Отставной» – всегда со мной».
И он крякнул от физического удовольствия. Лучшего друга, чем солдатский неласковый табачок, тяжелый и веский, как пушечное ядро, в жуткий ночной час и не придумаешь.
«Там, поди, не только все утопло, но и сгорело – заметил бутошник – вон и Песочки полыхают, и Слоновый двор занимается. Уж не твоих ли рук дело, братец?»
«Что за глупости – ответил я – мои руки постоянно заняты карандашами и чернилами. Да и Слоновий двор для меня в некотором смысле священен».
«А за каким чертом ты приперся на Выборгскую сторону, Вячеслав Самсонович? – забеспокоился вдруг бутошник – и снова сердито насупился, а табак «Отставной» с любопытством выглянул из его ноздрей – какого лешего ты здесь забыл?»
«Я иду на Батискафную улицу – ответил я – чтобы найти безымянного капитана».
«Батискафную улицу упразднили, а безымянного капитана повесили на Сенной площади – провозгласил бутошник, сердито вращая глазами – вверх ногами повесили. Да ты, я гляжу, такой же смутьян, как и он».
Ну, это все враки, наверное. Это уж слишком. На Сенной площади вот уж три года, как никого не вешают. Тем более вверх ногами. По крайней мере, я никого там не видел. Хотя, как известно, я немного подслеповат. В любом случае, мне надобно торопиться.
Я должен, должен спешить на Батискафную, господа мои хорошие, пока ненасытная вода не пожаловала и туда в скором времени.
«Постой здесь – сказал бутошник – и никуда не уходи. Я сейчас вызову подмогу».
Он достал свисток и собрался свистеть, припоминая, как это делается.
В это время еще одна ломовая телега на полном скаку провалилась и ухнула в выгребную яму – и бутошник пошел посмотреть, как она там будет барахтаться. «Вишь ты, как плюхнулась. Подожди меня тут» – сказал он мне.
Я же не стал дожидаться, а пошел себе дальше, добрался до поворота на Батискафную
Вдруг
Я заворачиваю за угол и вдруг начинаю сильно волноваться, а сердце принимается бить и стучать, как сумасшедший паровой молот. А вдруг прав, прав ночной бутошник, уплетающий околевшую лошадь внутри своей деревянной уединенной берлоги, вдруг он прав, и Батискафной улицы действительно не существует? Вдруг безымянного капитана взаправду повесили и вздернули посреди Сенной площади, на потеху суетливой толпе? И вот он висит и вертится там на ветру, поверх торговых рядов с зеленным и овощным товаром, сверкая пятками над убиенными кроликами и голубями? Но капитанов не вешают на Сенной площади. Прошли те времена. Прошли и сгинули безвозвратно. Чуть поодаль слышится тихий шум и треск. Наверное, это вода пожаловала на Выборгскую сторону и следует прямо сюда, желая вместе со мной заглянуть в гости к безымянному капитану и проведать, как он там живет. Что думает, какие напитки по утрам употребляет. Я должен быть раньше. У меня пять минут времени, пока тут все не пошло ко дну. И всемогущий речной царь не отписал здешние волшебные края в свои вечные владения. Я ускоряю шаг и устремляюсь вперед, насколько это возможно.
Вот и она
Ну вот и она, Батискафная улица. Она кривая как червь. Угольные и выгребные ямы зияют там и тут, и я принужден балансировать на шатких и непостоянных досточках и подмостках, чтобы не ухнуть в бездонную вонючую пропасть. И прощай тогда, Вячеслав Самсонович. Дровяные башни, березовые и сосновые, громоздятся друг на друга и взмывают до небес. И, если приложить хоть какие-то усилия, можно вскарабкаться прямо по этим полешкам на ближайшее облако. Посидеть там, перевести дух, снять свою потерявшую разумные очертания, всякий стыд и срам треуголку и сказать «ну вот и я, Господи, прими раба своего, Вячеслава Самсоновича». А он ответит мне: «сиди на облаке, Вячеслав Самсонович, столько, сколько пожелаешь. Отдохни от своих трудов в департаменте. Только вот где твоя треуголка? Ступай обратно на землю и ищи там треуголку». А что же тогда у меня в руках? Осьминог не осьминог, кошка – не кошка. И это я таскал все это время на голове? Господи, ну как неохота возвращаться туда. Батискафная улица так и петляет между преисподней и царством небесным. Задевая их своими неровными и неухоженный краями. Но что мне до этого? Одной только Батискафной улицы мне вполне довольно. Я стою и рыдаю от счастья. Редкие прохожие оборачиваются и таращатся на мои горючие слезы.
Да и кто отпустит меня? Пусть даже и с треуголкой? Пока я не найду и не отыщу хрустального сердца, я не пойду на небо. Жизнь моя, в общих чертах, еще не завершена. Как знать? Я тут стою, пялюсь на облака, размышляя, как бы туда поскорее попасть, а безымянный капитан, хитроумный хитрюга, смотрит на меня в окошко и похохатывает знай себе в увесистый и ловкий капитанский кулак. Ведь так оно и есть, нет разве?
Ямы
Я аккуратно обхожу по краешку или по хрупким жердочкам выгребные ямы. Как знать, быть может там, на дне, обитает огромная жаба, которая питается упавшими туда ломовыми извозчиками. Я представляю себе, какая отчаянная и жестокая борьба происходит под моими ногами. А ведь некоторые жабы могут быть величиной с трамвай. Уж и не знаю, как безымянный капитан жил среди этого бесподобного и кромешного ужаса. Ну не иначе привык, наверное. Я вот подумал – хорошо государыня всего этого не видит. Быть может, сейчас она на полпути в Монголию и горячий ветер обдувает и обжигает ей нежное и непривычное к палящему зною лицо.