Жизнь и творчество Р. Фраермана
Шрифт:
Гражданская война на Дальнем Востоке расширялась и обострялась. В Уссурийском крае засел атаман Семенов, на юге — барон Унгерн, с востока грозили Япония и Калмыков, на западе — Колчак. Добравшись до Никольска-Уссурийского, Рувим Исаевич сразу отправился в железнодорожное депо и предъявил свою путевку. Он был принят подсобным кочегара и ездил в рейс Никольск-Уссурийский — Хабаровск. Но однажды доехав до Хабаровска, они уже не могли вернуться в свое депо: Никольск был занят Семеновым. Осень приближалась. Уходил последний пароход вниз по Амуру. На корме расположились грузчики, и Рувим Исаевич присоединился к ним. Вверх по Амуру пароходы уже не ходили. Николаевск был осажден японцами, там организовались партизанские отряды, правый берег Амура около города держали амурские партизаны. К ним-то и присоединился Фраерман возле
5 мая 1920 года штабом партизан он был назначен комиссаром партизанского отряда, который должен был немедленно выступить в поход, установить в тунгусских стойбищах Советскую власть и произвести выборы в Советы. Поход продолжался до конца декабря. Пришлось перевалить через Яблоновый хребет в наиболее низком месте. Почти все олени от голода пали, партизаны и сами нередко питались мохом. Они были уже близки к гибели, но к ним пришла помощь из Якутска. Встречал их председатель Якутского обкома Амосов. В Якутске Рувим Исаевич был назначен редактором газеты «Ленский коммунар». Весной 1921 года его избрали делегатом на Первый сибирский съезд работников печати, который проходил в Ново-Николаевске. По приезде туда Рувим Исаевич явился в редакцию газеты «Советская Сибирь» и там встретился с Емельяном Ярославским, который предложил ему остаться после съезда в редакции в должности секретаря. Ярославский был представителем Сиббюро ЦК РКП (б) и редактором газеты «Советская Сибирь». Он с интересом расспрашивал Фраермана о Якутске, где когда-то отбывал при царизме ссылку, учил молодого сотрудника быть настоящим советским журналистом. Он же направлял первые шаги Рувима Исаевича в литературе и советовал написать очерк о длительном и опасном походе партизан с берегов Амура до истоков Лены. Ярославский напечатал и первое стихотворение Фраермана «Белоруссия».
Вокруг газеты собралась группа молодых писателей. Ярославский был зачинателем журнала «Сибирские огни». Привлек для участия в нем имеющих уже опыт молодых литераторов. Среди них были Зазубрин, ставший позднее редактором «Сибирских огней», Анна Караваева, Лидия Сейфуллина, Иван Ерошин, поэт-правдист Вс. Иванов, Пермитин, Вивиан Итин, поэт Мартынов (Омск), Исаак Гольдберг (Иркутск).
Работа в «Советской Сибири» под руководством Ярославского принесла Рувиму Исаевичу огромную пользу, и он вспоминал эти месяцы, проведенные в Новосибирске, с благодарностью. А в декабре 1921 года Ярославский и Фраерман были делегированы в Москву на Первый всероссийский съезд работников печати. Там Ярославский познакомил Рувима Исаевича с директором РОСТА Я. Г. Долецким, который и пригласил Фраермана перейти к нему на работу. Работая в РОСТА, Рувим Исаевич не бросал своих первых литературных опытов. Делал наброски воспоминаний о событиях в Николаевске-на-Амуре и битвах с японцами, которые пытались захватить этот обширный край. Но сильнейшее истощение организма стало сказываться. Долецкий посоветовал ему поехать представителем РОСТА в Батуми, где надо было организовать отделение РОСТА. Весной 1922 года Рувим Исаевич уехал в Батуми.
Там он встретился с К. Г. Паустовским. Как представитель РОСТА, Фраерман часто бывал в Батумском порту. А там в бординггаузе в крошечной комнатушке жил К. Г. Паустовский, он в те годы редактировал маленькую газетку «Маяк» — орган профсоюза моряков. Фраерман и Паустовский скоро подружились: оба любили поэзию, рыбную ловлю, пробовали писать стихи. В комнатке находилась вся редакция «Маяка». Закончив номер, вели «беседу сладкую друзей», а в окна им светил скромный батумский маяк. Паустовский и Фраерман мечтали, как хорошо было бы стать смотрителем маяка, наслаждаться шумом волн и прислушиваться — не звонит ли сигнальный колокол, не зовет ли на помощь корабль. В сотый раз они перечитывали рассказ Доде «Сангинерский маяк».
Ночные беседы с Паустовским, чтение Пушкина, Лермонтова, Толстого, Блока, Бунина, Плутарха укрепили в Рувиме Исаевиче стремление к прекрасному, к более глубокому пониманию и жизни, и поэзии, и искусства. Что-то непосредственное, детское жило в душе Фраермана.
«Вы диккенсовский чудак», — бывало, ласково говаривал ему Е. В. Тарле.
«Не эта ли душевность и непосредственность привлекала к Рувиму Исаевичу самых разных людей, от чудака поэта, старого правдиста Вани Ерошина, до увенчанного лаврами знаменитого академика Е. В. Тарле», — отмечал в своих воспоминаниях Паустовский. Фадеев писал Фраерману в 1935 году с Дальнего Востока: «Извини, что я обременяю тебя всякими поручениями. Но поверь, что только к тебе я могу обратиться со своими горестями и просьбами, потому что знаю: ты никогда этим не попрекнешь меня, а сделаешь все тихо и с чистым сердцем». И действительно, Рувим Исаевич был «чистый сердцем». Про таких «понимающие толк в жизни» говорят, что они не от мира сего.
Самые интересные встречи друзей были те, которые Гайдар назвал «малым Конотопом». Встречи эти бывали у нас в квартире ежедневно. На них собиралось немного народу: Паустовский, Роскин, Гайдар, Миша Лоскутов, архитектор М. Синявский, Ивантер, Ваня Халтурин и хозяин дома Фраерман.
В горячих, искренних спорах о новой советской прозе конотопцы поняли, что в литературе вопрос, «как» повествует писатель, не менее важен, чем предмет, о котором говорит автор. Поэтому так много уделяли внимания конотопцы выбору слов, их расстановке, ритму повествования, то есть мелодии языка. А Паустовский напоминал, что писателю необходима смелость в обращении со словами, что знакомство с великими творениями заменяет человеку годы опытности. Паустовский обладал завидной способностью быстро читать и долго помнить прочитанное. В 30-е годы стали выходить прекрасные книги, издаваемые издательством «Академия». На Косту (так его назвал Гайдар) возлагалась покупка книг, которые, по его мнению, необходимо было прочесть всем конотопцам.
Случайно сохранилась записочка со списком названий книг, которые обязаны были прочесть участники «Конотона». Вот этот список: Шадерло де Лакло — «Опасные связи» (1930). (Эту книгу первым достал Шторм и подарил ее мне в день рождения. ) Ламартин — «История жирондистов» — 4 тома, Санкт-Петербург, 1875 г. «История французской литературы 19 века», СПб, 1875 г. Ларрета — «Слава (Подвиг) Дон-Рамиро», 1901 г. Дюшен Ф. Тамилл М. — «Под медленный шаг караванов» (Алжир), «Око за око», «У подножия вечных гор». Дюртен Люк — «Голливуд», 1928 г. Дюма-отец «Избранные сочинения», издание «Академия». Письма Флобера — эту книгу подарил мне К. Г. в день моих именин.
Часто спорили о молодежи. Рувим Исаевич внимательно всматривался в новые веяния и много душевной теплоты затрачивал на эти наблюдения. С волнением следил за переменами в жизни советских людей, и прежде всего молодежи. Он придавал огромное значение художественному слову, поэзии в становлении подрастающего поколения.
«Всякое истинно-поэтическое произведение, — говорил Рувим Исаевич, — это прежде всего попытка писателя поставить общечеловеческий вопрос. Искусство помогает развить поэтические стремления души, «поставить мысль» и направить ее в сторону восприятия художественных образов. Эти душевные явления, — говорил он, — даром не даются, их надо направить и воспитать. Сама жизнь, полная случайностей, противоречий и дурных влияний, их не даст. Устранение от живых впечатлений еще менее способствует духовному развитию молодежи».
Споры были горячие. Роскин в этих спорах ошеломлял калейдоскопом глубоких мыслей, метких замечаний, сарказмом, а порой и грубым реализмом.
«Ищите простых причин! — кричал он. — Не идеализируйте физиологию, не прикрывайте ее луговыми цветочками. Любовь — это прежде всего физиология». Фраерман, Гайдар и Паустовский не соглашались.
«Пусть, — возражал Рувим Исаевич, — любовь в своей основе физиологична, но ведь она же источник жизни. И потому вечный, непримиримый и могучий враг смерти. Она одухотворена поэзией».
«И кто скажет, — продолжал Паустовский, — какой таинственной цепью связана судьба отца с судьбой его потомства. Вспомните рассказ Тургенева «Фауст». Как отражаются на детях, как взыскиваются с них ошибки отцов».
Известно, что прикосновение к прекрасному возвышает человека. С «Конотопов» друзья расходились как освеженные утренней росой, словно заглянули в свою душу, выверяя себя, свою жизнь со светлыми чувствами поэтов, облеченными в такую музыку, прикасаясь к которой человек сам становится и лучше и сильнее.