Жизнь и творчество Р. Фраермана
Шрифт:
Причем он сам ощущал в себе эту способность.
Последний раз Гайдар сидел у нас вот за этим столом 6 июля 1941 года до шести часов утра. Я уходил на фронт, он еще не имел никакого назначения. Был в белой рубахе, чист, ясен и совершенно тверд. Как будто приготовился. И он спросил:
— Рувим, ты куда идешь?
— Я иду в ополчение. Как все.
— Кем же ты будешь? — Гайдар помнил, что в гражданскую я был комиссаром.
— Солдатом ополчения. Больше никем.
А он говорит:
— Мне мало солдатом. Я могу быть командиром.
— Возможно, это шло от родителей, школьных
По силе влюбленности его в нашу страну я мог бы сравнить Гайдара только с одним человеком — с Маяковским.
Я спросил у Рувима Исаевича:
— У кого же учился Гайдар?
— Гайдар, человек и художник с неожиданным, не поддающимся точному исследованию поворотом мыслей и чувств. В его творчестве трудно нащупать следы каких-то влияний. Все, что он знал, воспринимал, он перерабатывал по-своему и просто растворял в себе, из русских писателей он без конца читал Гоголя. В «Школе» — несомненное влияние «Севастопольских рассказов» Льва Толстого.
Но поскольку в людских судьбах его привлекало необыкновенное, фантастическое и авантюрное, то ему была близка и западная литература: Диккенс, Гофман, Марк Твен, Стендаль.
Он как-то писал мне: «Дорогой Рува! Весь и всем я обязан Гоголю, Гофману, Диккенсу и Марку Твену. До Стендаля я боюсь дотрагиваться. Те бури и тот бешеный напор, под которым ходят и живут его люди, понятны мне, но меня страшат и ужасают».
В двух главных героях произведений Стендаля — Жюльене Сореле и Наполеоне — Гайдар видел что-то родственное себе: оба из низов, оба сделали невероятную карьеру за короткий срок мощью своей воли, ума и отчаянного безрассудства...
Ведь если б не болезнь, Гайдар мог стать крупным военачальником.
Он всегда это помнил. И самые большие литературные успехи, а он знал настоящую литературную славу, не избавляли его от этой тоски по несбывшемуся».
1969 год. Я заканчиваю «Обыкновенную биографию» для «Жизни замечательных людей». Мне нужно у Рувима Исаевича многое уточнить и выспросить, но неделя проходит за неделей, а я не могу попасть в дом Фраерманов, который вот уже скоро двадцать лет остается «главным штабом» по изучению жизни и творчества Гайдара, Паустовского, Лоскутова, Роскина, сюда обращаются и те, кто пишет о Фадееве, Ивантере, Платонове, Тарле...
Почтальоны каждый божий день приносят пачки писем с просьбами, вопросами, даже требованиями сообщить, подтвердить, прислать: отзывы, воспоминания, фотографии, сохранившиеся рукописи, личные вещи вышеназванных писателей.
Ни на час не замолкал телефон: звонили из редакций газет, журналов, радио, издательств, из школ, Домов пионеров, интернатов, молодежных клубов, тимуровских штабов, отрядов юных следопытов, а также из музеев, московских и периферийных.
Просили принять, уделить им время: авторы вступительных статей, составители собраний Сочинений, художники-иллюстраторы, режиссеры телевидения и Мосфильма, зарубежные переводчики произведений самого Фраермана, Паустовского и Гайдара.
Тихую квартиру, которая долгие десятилетия жила в своем неторопливом, раздумчивом, да простится мне вольность, провинциальном ритме, сотрясало от беспрестанных звонков в дверь, приходов почтальонов, ребячьих депутаций, от визитов скромных по своему положению и весьма именитых гостей.
Непостижимо, как двое немолодых людей, причем и не самых здоровых, выдерживали это безостановочное нашествие, которое продолжалось много лет. Они разыскивали в своем архиве документы, делали с них копии, то есть Валентина Сергеевна сама садилась и печатала на машинке, писали воспоминания, отвечали на письма. Валентина Сергеевна ездила выступать перед детьми.
Я побывал во многих городах и селах. В школьных, недолговечных музеях видел фотографии, письма, открытки, книги с пространными, полными доброты и мудрости автографами, присланные Рувимом Исаевичем и Валентиной Сергеевной.
Если бы комиссия по литературному наследию Фраермана смогла собрать хотя бы часть этих необыкновенных надписей, хотя бы половину разосланных во все концы страны писем, это немало добавило к нашему представлению о Рувиме Исаевиче, о его неутомимой деятельности в самые последние годы жизни.
И вот что удивительно: дом оставался местом паломничества и после того, как Рувим Исаевич перенес тяжелейшее кровоизлияние. Был возвращен к жизни и к работе. Единственное, что изменилось в укладе знаменитой квартиры № 52, — Валентина Сергеевна ограничила время приемов: полтора часа в день. Правда, и тут без праздников и выходных.
И когда сложилось такое положение, что я просто не мог прорваться к Рувиму Исаевичу, потому что была живая очередь, а многих приезжих приходилось пропускать без очереди, Валентина Сергеевна, в ответ на мои мольбы, позвонила мне однажды вечером и сказала: они с Рувимом Исаевичем отводят мне один день недели — пятницу. Я могу приходить каждую пятницу, пока у меня не иссякнут вопросы.
Я не стал лениться. Понимая, что второй такой счастливый случай мне представится не скоро, я трудолюбиво ходил в дом Фраерманов несколько месяцев. Бывать каждую пятницу все же не удавалось: то недомогал Рувим Исаевич, то нужно было принять очередную заезжую знаменитость, то уезжал на короткое время в командировку я.
Тем не менее я «накрутил» 12 магнитофонных кассет, они хранят голос, интонации, удивительный смех Рувима Исаевича. И бесчисленные подробности о нем самом, о дорогих ему людях, о трудном и прекрасном времени.
12 унесенных кассет с записью наших с Рувимом Исаевичем бесед были большой удачей еще и потому, что Рувим Исаевич с подозрением и даже опаской относился ко всякой радиотехнике. Тут у них было что-то общее с Гайдаром. Аркадий Петрович, бывало, подолгу слушает приемник, смотрит на перемигивание ламп через решетчатую заднюю стенку аппарата, а потом говорит:
— Нет, все-таки тут какая-то чертовщина.
Уже после кончины Рувима Исаевича Валентина Сергеевна мягко попеняла мне за то, что я предложил, но не проявил настойчивости и в другом: не уговорил Рувима Исаевича сняться для кино. Тогда казалось, что съемочная суета сильно утомит Рувима Исаевича, внесет беспорядок в его режим.