Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
— Хорошо, мы подумаем, и если что — найдем вас!
— Приятно было познакомиться, — угодливо проговорил я, и добавил, — а за того вашего агента, которого мои приятели побили, вы уж, пожалуйста, простите! Парни необразованные, простые — а он «пидорась», да «пидорась». Обидно показалось!
— Если он дурак, то поделом ему! — уже раздражаясь, металлическим голосом закончил разговор Неронов.
— Дурак он или сволочь? — наверное, размышлял Неронов после моего ухода, — кандидат наук, ученый — значит не дурак. Остается одно — сволочь!
— Дурак ты, а еще кандидат наук! — вспылила Тамара, когда я рассказал ей о моем предложении Неронову. — И не мечтай, что я с тобой буду вербовать иностранцев! А узнаю, что ты этим занимаешься — брошу тебя тут же!
Что ж, сигнала от Неронова так и не поступило. А бросила меня моя Тамара все равно, этим же летом. Потому, что не могла не бросить. Но могла ли она представить себе, как ей повезло в жизни, что она это сделала — не знаю, скорее всего, нет.
А случилось вот что. Выделили мне квартиру — трехкомнатную в новом девятиэтажном доме, как раз рядом с гостиницей «Волга» (или «Волна), где так много незавербованных иностранцев. Четвертый этаж, вид с лоджии на сосновый бор. Пройдешь по бору около километра — пляж, берег Жигулевского моря. В плавках можно из дома выйти, что мы потом и и делали. А зимой — прямо на лыжах — и в бор, на лыжные тропы, где гуляли когда-то мы с Тамарой…
Так вот, нужно было срочно давать ответ — беру я квартиру, или нет. А Лиля велела мне самому ничего не брать, потому что надуют, и требовала вызвать ее. Ну, думаю, приедет, даст согласие, и уедет. А нам с Тамарой будет в новой квартире раздолье.
Но видимо, в своих оценках обо мне, как личности, правы оказались оба «оценщика» — и Неронов, и Тамара. Хочу еще раз предупредить неопытных: ученая степень не гарантирует того, что ее обладатель не дурак, а увлечение Гете, Кантом (с его «нравственным законом внутри него»!) и Ницше — не гарантирует того, что знаток и почитатель этих гениев — не сволочь!
Я дал телеграмму в Тбилиси, и послезавтра Лиля была уже в Тольятти. Квартира ей понравилась, и я согласился ее взять, но Лиля затеяла в ней ремонт. Обои, видите ли, не те, сантехника плохая, окна в щелях! Наташа, не раздумывая, въехала в новую квартиру, хотя там и обои с сантехникой были хуже, да и щели шире…
Одним словом, не могли мы больше встречаться с Тамарой. Мне-то легче, я мог запить, чего не могла себе позволить Тамара. Но потом почти месяц она ходила в больших темных очках. Люда укоризненно говорила мне, что она плачет по ночам, глаза все красные — вот и носит очки.
— Люда, — спрашивал я соседку Тамары, — ты умная, ты всю нашу с Тамарой историю знаешь. Скажи, что мне делать, как поступить? Мне ничего путного в голову не приходит!
Люда только опускала глаза и тихо отвечала: «Не знаю».
Оставив Лилю разбираться с ее ремонтом, я, уже в отпуске, уехал на месяц в Москву к Тане. А официально — консультироваться по докторской диссертации. Справедливости ради надо сказать, что и это последнее тоже имело место.
Еще на съезде механиков в 1966 году я познакомился с известным ученым в очень близкой мне области знаний — динамики роторов (маховики и супермаховики — это и есть по-научному «роторы») профессором Бессоновым Аркадием Петровичем из института Машиноведения (ИМАШ) Академии наук СССР. К нему только поступил в аспирантуру талантливый молодой человек (ровно на год младше меня), которому руководитель еще не выбрал тему. Аркадий Петрович загорелся идеей дать своему аспиранту тему по супермаховикам, причем переменного момента инерции.
Надо сказать, что тематика эта — очень сложная, я бы сказал, головоломная, мало кому понятная. Эксперименты с фотографированием при стробоскопическом освещении (попросту, как бы при «остановленном» вспышкой молнии процессе перемотки гибкой ленты) в таком супермаховике, показали ряд совершенно необъяснимых явлений. Лента то начинала загибаться в петлю, то вообще складывалась и начинала наматываться в другом направлении. Эти эксперименты я провел в Тбилиси еще в 1966 году, но не смог дать им научного объяснения и отложил фотографии в «долгий ящик».
И Бессонов предложил своему аспиранту разобраться в этом явлении, теоретически исследовать его. Естественно, в один из ближайших приездов в Москву, я встретился с этим аспирантом. Но при первой встрече я не поверил в то, что аспирант так уж талантлив, как об этом говорил Бессонов.
Фамилия аспиранта была странная — Балжи, звали Моисей Юрьевич. Однако все товарищи называли его Моней, и я стал звать его так же. По национальности Моня был карайлар, это маленькая народность, всего около трех тысяч человек, проживающая в Крыму, Литве и Польше. Их иногда считают евреями, но сами они отрицают это, но при этом приводят доводы мало понятные для большинства неевреев. Моня был хорошего роста, достаточно интересен, волосы имел густые и рыжие, ну и кожа на лице была соответствующая ярко-рыжим людям. Голубые глаза были всегда широко раскрыты, они обычно бегали туда-сюда, но иногда взгляд его надолго останавливался непонятно на чем, и все присутствующие начинали смотреть в ту же сторону. А там была стена или вообще неизвестно что. Одевался он всегда очень просто и как-то неряшливо, не придавая одежде никакого значения.
Вот этому аспиранту Моне я и рассказывал о таинственной задаче перемотки ленты в супермаховике, в то время, как он смотрел то в окно, то на потолок. Но часто переспрашивал, казалось бы, о совершенно ненужных вещах. Я уехал, будучи уверенным, что потерял время зря. Но в следующий же приезд в Москву, позвонив Бессонову, узнал, что Моня задачу мою решил, и что мне надо встретиться с ним. При этом Аркадий Петрович подчеркнул, что эта интереснейшая задача динамики роторов вполне может составить кандидатскую диссертацию Мони.
Помещалась лаборатория Бессонова в старинном готическом здании на бывшей улице Грибоедова, в центре Москвы. Здание странное, полное таинственных загадок. Чего стоит хотя бы то, что среди научных лабораторий на двери одной из комнат была надпись: «Квартира. Частная собственность. Просьба предварять ваш визит звонком». Оказывается, еще Ленин в своей записке Совнаркому «подарил» эту комнату некоей знакомой молодой художнице, а потом она с мужем и семьей жила там аж до построения коммунизма в нашей стране.
Лаборатория Бессонова входила в отдел академика Ивана Ивановича Артоболевского, и все это размещалось на самом верхнем пятом этаже готического здания, причем высота пятого этажа был равна современному девятому, не меньше. Моня принял меня, загадочно улыбаясь; он нарисовал на листе бумаги странные завитушки и спросил:
— У вас в эксперименте такого не получалось?
Я достал мои фотографии и поразился почти полному сходству завитушек, нарисованных Моней и линий, изображавших ленту на фотографиях. Труднейшая задача динамики была Моней разрешена. Наступил период нашего с Моней теснейшего сотрудничества и дружбы на четверть века, после чего он исчез неизвестно куда.