Жизнь, как морской прилив
Шрифт:
— Я собралась прогуляться, миссис Мак-Гиллби. Может быть, вы хотите, чтобы я что-нибудь для вас сделала перед уходом?
Нэнси Мак-Гиллби полулежала. Она была прикована к постели уже в течение двух лет и воспринимала это спокойно, потому что «так хотел Господь». Господь счел целесообразным послать ей болезнь. Она не задавалась вопросом почему, но твердо верила, что ответ будет дан ей, когда она перейдет в другой мир, - в обители, которую Он приготовил для нее, все знание будет принадлежать ей, а награда за ее страдания и терпение будет щедрой.
В ответ на вопрос Эмили миссис Мак-Гиллби сказала:
— Дай я посмотрю, достаточно ли ты опрятна.
После этих
— Эти волосы! Можно подумать, что я никогда не говорила тебе об этом. Я велела тебе смачивать их, чтобы они не торчали. Так или нет?
— Да, миссис Мак-Гиллби, но они высыхают.
— Тогда остается только один выход: если ты не можешь следить за ними, то нужно их остричь.
Казалось, каждая черточка лица Эмили вытянулась, радость исчезла с него. Она несвязно забормотала:
— Ах! Нет, миссис Мак-Гиллби, не говорите так. Я справлюсь с ними, я постараюсь; я срежу завивающиеся прядки, которые торчат, обязательно срежу.
Миссис Мак-Гиллби глубоко вздохнула, подтянула к подбородку оборки своей миткалевой ночной рубашки, затем расправила простыню, которая покрывала край стеганого одеяла, своими почти прозрачными руками и сказала:
— Сейчас иди. Но не забудь вернуться ко времени молитвы. Я не хочу, чтобы ты взбегала по лестнице в последнюю минуту, как это было в прошлое воскресенье. Поняла?
— Да, миссис Мак-Гиллби, я буду здесь вовремя. До встречи, миссис Мак-Гиллби.
Она быстро выскочила из комнаты.
На площадке Эмили немного постояла, прижав ладонь ко рту. Она не отняла руку, даже когда закрыла дверь на лестницу и вошла в кухню, где Сеп Мак-Гиллби, прекратив ворошить угли в очаге, выпрямился и спросил ее:
— В чем дело? Что случилось?
— Ничего, ничего, мистер Мак-Гиллби.
— Ну же. Рассказывай. — Он положил кочергу на край медного ограждения, затем подошел к ней и спросил шепотом: — Это госпожа? Что она тебе сказала?
— Ни... ничего.
— Расскажи мне.
— Это... Ну, это о моих волосах. Она сказала, что если я не смогу добиться того, чтобы они были абсолютно гладкими, то мне придется их остричь, а мне не удается пригладить их.
— Она это сказала! — Он поднял глаза к потолку, а его квадратное лицо с грубоватыми чертами так исказилось от необычного для него проявления гнева, что Эмили встала на защиту своей хозяйки, сказав:
— Ну, вообще-то она права и все такое, мистер Мак-Гиллби, потому что непослушные волосы торчат во все стороны. Во всяком случае, я пообещала отрезать их... я имею в виду концы.
— Ты не сделаешь ничего подобного. — Он стоял, наклонившись к ней, близко придвинув лицо. — Не вздумай отрезать даже одну волосинку со своей головы. Ты поняла меня?
Эмили в удивлении откинула голову, чтобы получше рассмотреть его: мистер Мак-Гиллби никогда не говорил с ней таким тоном, она не видела его таким.
Через секунду он выпрямился и краем указательного пальца стер слюну с губ. Затем выражение его лица стало более узнаваемым, он кивнул ей и сказал:
— Иди прогуляйся. Но помни о том, что я тебе сказал. Оставь свои волосы в покое.
— Хорошо, мистер Мак-Гиллби. Спасибо, спасибо вам. — Девушка попятилась от него, кивая и улыбаясь, пока не достигла двери, потом ее лицо осветилось и она сказала:
— Пока, мистер Мак-Гиллби.
— Пока, Эмили. Развлекайся.
По мнению Эмили, дом мистера Мак-Гиллби был очень удачно расположен. Он стоял в середине короткой улочки и выходил
Последнее чудо появилось благодаря хлопотам мистера Мак-Гиллби. Идея была его. Шесть месяцев назад он сказал: «Я собираюсь перетащить этот кран с нижней части двора и установить его в моечной. Немного усилий, и больше не нужно будет выходить из дома». И добавил: «Знаешь, Эмили, людьми можно манипулировать. С помощью стимулов...»
Эмили начала работать у четы Мак-Гиллби с десяти лет. Тогда она приходила только в конце недели - в пятницу с пяти до восьми вечера, а по воскресеньям с восьми утра до двух часов дня - и получала шесть пенсов. Но в тот самый день, когда Эмили окончила школу, она стала работать постоянно, переселилась к ним и получала уже один шиллинг и шесть пенсов в неделю, считая, что ей повезло. Даже в дни большой стирки и в пекарные дни, когда ей даже не удавалось присесть с половины седьмого утра и до половины десятого вечера, когда она раздевалась с закрытыми глазами, перед тем как упасть в постель, она все равно продолжала считать, что ей повезло. Но когда бы Эмили ни говорила об этом себе, она знала, что повезло ей не только потому, что она стала хорошо питаться и самостоятельно наводить порядок в доме, главное, у нее появилась своя комната, своя собственная кровать - место, где можно побыть одной, полежать и подумать.
Правда, не так уж много у нее было времени, чтобы лежать и думать. Но какое удовольствие спать одной, не деля кровать еще с тремя; не задевать чьи-то ногти, когда вытягиваешь ноги, и не слышать кашля, несвязного бормотания, храпа и сопения детей, которые не были связаны с ней никакими родственными узами. Однако, как ей говорили почти каждую неделю, она обязана помогать содержать их только потому, что Люси, ее кровная сестра, все еще училась в школе. Было бесполезно говорить Элис Бротон, что их отец оставил свое уведомление о половинном жалованье для поддержания Люси; Элис Бротон криками затыкала Эмили рот и заявляла, что она практически была женой Джона Кеннеди и хозяйкой дома.
Прогулка пешком от Пайлот-Плейс до Кредор-стрит занимала десять минут, и, по мнению Эмили, это была приятная прогулка, если солнце заливало лучами реку слева от нее, как было сегодня, и большой пароход с дымом, выходящим из двух труб, двигался вниз по реке в сторону разрыва между двумя молами.
В определенном месте на дороге девушка резко свернула вправо, в сторону от реки, и пошла вдоль улицы с расположенными на ней респектабельными домами, а затем вышла на главную дорогу, от которой расходились несколько второстепенных улиц. Затем она прошла дальше в сторону Кинг-стрит. Отсюда она быстро пересекла несколько небольших улочек.