Жизнь, как морской прилив
Шрифт:
Эмили отправила Люси спать более получаса назад, девочка тоже была изнурена горем и усталостью. Девушка медленно подготовила подносы для завтрака, наполнила чайник, затушила огонь в очаге, высыпав туда угольную пыль со дна корзины, вылила спитой чай из чайника на угли, а затем пошла через двор с двумя железными ведрами в угольное хранилище. Наполнив их углем, она поплелась с ними обратно на кухню, сгибаясь под их тяжестью почти вдвое.
Обычно уголь приносил Кон.
Когда кухонная дверь открылась и вошел Лэрри, она была возле раковины и мыла руки, а когда вытерла их о полотенце, он впервые за несколько дней назвал ее по имени:
— Идите сюда и сядьте, Эмили.
Странно, как мужчины всегда говорили ей это: «Идите сюда и сядьте; я хочу поговорить с вами».
Она повесила полотенце на гвоздь, медленно подошла и села у дальнего конца стола. Сложив руки на коленях, Эмили смотрела на хозяина, сидящего напротив нее, и ждала. Затем что-то внутри ее дико дернулось, как будто ударили молотком по ребрам, когда он схватил обеими руками ее руки и, заглядывая ей в лицо, низким и хриплым от волнения голосом сказал:
— Эмили, не оставляйте меня.
Спина Лэрри была наклонена, голова склонилась к ее коленям. Девушка смотрела на его густые волосы и заметила, что у него были две макушки. Была какая-то старая примета относительно людей с двумя макушками, но она никак не могла вспомнить, что это означало. Он не сказал «не оставляйте дом» или «не оставляйте нас», но - «не оставляйте меня».
Ее сердце бешено колотилось, а Лэрри продолжал:
— Я знаю, вы уработались так, что падаете с ног, любая другая слегла бы в постель после того, что... что вы пережили. — Эмили увидела, как поднялись его плечи, когда он пытался сдержать волнение, и сильный сладковатый запах коровника достиг ее носа. — Я попытаюсь найти вам помощника для работы внутри дома, но пока не могу ничего обещать, потому что из местных никто не пойдет. Но я не хочу видеть, как вы убиваетесь на работе. Оставьте комнаты. Я закрою гостиную и столовую и буду питаться здесь, на кухне, сам застилать свою постель и выполнять ту работу по дому, которую смогу. — Он слегка поднял голову и кивнул на очаг. — Например, буду приносить уголь и дрова, пока не найду помощника на ферму. Но боюсь, что это будет так же трудно сделать, как найти помощника для работы по дому, и все благодаря нашему дорогому Эбби. — Берч поднял голову, и Эмили увидела, как двигаются мускулы возле его ушей, когда он снова заговорил. — Если бы он не был стариком, я бы отхлестал его кнутом. Да, да. Я отхлестал бы его кнутом, потому что если кто и виноват в том, что случилось с Коном, то это он. Я бы выгнал его еще вчера, если бы не... — Он замолчал, и его глаза невольно поднялись к потолку; потом он потряс головой и, глядя ей в глаза, сказал: — Вы подумываете о том, чтобы уйти, я правильно понял? Но я вас не виню, не думаю, что... только... только... — Он снова опустил голову.
Эмили судорожно сглотнула, заморгала, отрицательно покачала головой, затем покивала, признаваясь:
— Да, да, я... я растерялась, так... так много всего произошло. Но вам больше не надо волноваться. Я не уйду, но... но мне будет нужна помощь. Может, можно найти кого-нибудь, кто бы помог со стиркой. Мне очень много приходится стирать; да еще проблемы с сушкой белья в такую погоду. Я... я сожалею, что от Люси слишком мало помощи...
— О, я не хочу, чтобы вы разрешали Люси делать что-нибудь, если это только возможно; есть надежда, что она поправится, если будет больше отдыхать и хорошо питаться. Я на днях подумал, что девочку можно было бы отправить в санаторий...
Эмили не осознавала, что он все еще держит ее за руки, пока не начала отнимать их из его рук, воскликнув:
— Что, в больницу?
— Нет. Нет. — Лэрри снова схватил ее за руки и, тряся их, сказал: — Это
Она тихо спросила:
— А смогут они ее вылечить?
— За этим больные и едут туда. Чтобы вылечиться. Всегда есть шанс на выздоровление.
— О, — ее пальцы зашевелились в его руках, — я буду очень благодарна, если ей станет лучше.
— Ну хорошо, мы попробуем.
С серьезными лицами и грустью в глазах они сидели, глядя друг на друга в свете лампы. Затем так же быстро, как Лэрри схватил Эмили за руки, он упал на колени и, обняв девушку за талию, положил голову ей на колени. Его плечи тряслись, а голос был хриплым и неровным, когда он простонал: — О, Эмили... Эмили... Мне так не хватает Кона. Я... я любил этого парня. Он был таким добрым, таким невинным, таким доверчивым. Я... я относился к нему, как к сыну.
В первый момент такой близости Эмили оставалась напряженной, но, когда слова Лэрри стали неразборчивыми, а его рыдания усилились, она прижала его к себе так же естественно, как она проделала бы это с Люси или Коном, и подумала, что представляла себя матерью Кона. А теперь услышала, что и хозяин относился к Кону, как к сыну. Похоже, что Кон вызывал у людей любовь... и ненависть.
Когда наконец его рыдания затихли, Лэрри освободился из ее объятий и поднялся на ноги. Низко опустив голову, он пробормотал:
— Простите. Простите.
Эмили не ответила. Она просто сидела и смотрела на него, когда, отвернувшись от нее, он вытер лицо и тихо сказал:
— Я просил вас остаться, но в то же время я понимаю, что грешно просить молодую девушку вроде вас похоронить себя заживо в этом доме. Этот дом никогда не знал радости и смеха, кроме тех, которые вы принесли в него, но я сомневаюсь, что это повторится когда-нибудь.
Эмили поднялась со стула и тихо сказала ему в спину:
— Я не думаю, что заживо хороню себя. Я была рада иметь крышу над головой. Я... я думаю, что вам нужно время, чтобы смириться со смертью Кона, потом, возможно, все изменится, и вы снова будете смеяться. — А видела ли она его смеющимся раньше, кроме, конечно, новогодней вечеринки? Но тогда он был слегка пьян, как и все они. Она закончила: — Я думаю, что Кон хотел бы, чтобы вы смеялись, он любил смех и шутки.
При воспоминании о смехе Кона ком встал у Эмили в горле.
Хозяин медленно повернулся к ней и сказал:
— Вы выглядите усталой, совершенно измотанной. Идите спать и не вставайте раньше семи. Я займусь очагом и всем остальным.
Она начала суетиться вокруг стола, говоря:
— Я спущусь вниз в свое обычное время; один час утром стоит двух часов после полудня.
Берч мгновение смотрел на девушку, потом тихо, но твердо сказал:
— Оставьте в покое эти подносы и идите наверх, сейчас же... Спокойной ночи. Спокойной ночи, Эмили.
Он произнес ее имя тихо, почти шепотом. Она не взглянула на него, когда прошла к стойке с дельфийским фарфором, взяв подсвечник и коробку спичек. Девушка была уже около двери, когда сказала:
— Спокойной ночи, сэр.
Когда Эмили шла вдоль стены холла и вверх по задней лестнице, она знала, что в ее жизни начинается новый этап, но, к чему он приведет, девушка даже не могла себе представить. Но что бы ни произошло, это было связано со смертью Кона... «За все в жизни надо платить». Эмили начинала в это верить. Да, она начинала в это верить.