Жизнь как песТня
Шрифт:
— Сначала посмотрим «Городок», а уж потом все остальное, — сказала она, накинув халатик, змеей выскочила из-под одеяла и бросилась к телевизору.
Сам факт того, что эта, безусловно, рациональная и уравновешенная женщина предпочла нечастым любовным утехам какой-то там «Городок», меня поразил и даже смутил: раньше ничего подобного я за ней не замечал. Ну, не девчонка же она, в конце концов, тринадцатилетняя, уписывающаяся от счастья при виде своего кумира. Во всяком случае, с тех пор, когда на экране появляется ваша заставка, я с содроганием вспоминаю свою полуобнаженную хохочущую красавицу, добровольно предпочтившую двум часам страсти полчаса смеха.
Вот такая душевная
Он доводит до нервного истощения весь, так сказать, куллектив, но, как правило, добивается желаемого результата. Шухер во время съемок стоит страшный, и, если не знать, что это снимается «Городок», то, судя по воплям, доносящимся из студии, можно подумать, что это началось массовое вырезание цыган или какой-нибудь веками угнетаемой нации. Как он умудряется выстроить монтажный план, поруководить оператором, устроить истерику ассистенту, а после всего без паузы, скоренько переодеться, загримироваться да еще и сыграть, остается непостижимой загадкой. Каждую передачу он делает яростно, будто в послед-ний раз, словно мстя растраченным впустую годам, отданным театру. Он — артист, и ему как артисту было страшно видеть, как артист в нем умирает. Ему хотелось играть. Играть много и часто, а его, как взнузданного коня, держали на всякий случай запряженным в стойле, а воли не давали. И тогда он решил уйти. Решался долго — все надеялся. Даже когда пришел на последний разговор.
Худрук сонными глазами поглядел на заявление и, не раздумывая, подписал.
— Я думаю — это правильное решение, — сказал он, — в нашем театре у вас перспективы нет.
Для меня по сей день остается секретом, почему, имея в труппе крепкого и к тому же подтвердившего свой профессионализм настоящим зрительским успехом артиста, не использовать его на благо родного театра, а наоборот, — сделать все возможное для того, чтобы оттолкнуть от театральных подмостков.
А потом понял — худрук просто не хотел простить ему славы, пришедшей не благодаря театру, а вопреки. Но не будем углубляться в тонкости художественного процесса, а просто добавим еще несколько штрихов к стояновскому портрету.
Вне работы он любит быстро ездить на собственном автомобиле, вкусно поесть и хорошо одеваться.
Он обожает прикалываться, и львиная доля приколов, снимаемых в «Городке», придумана им. Но к розыгрышам, в которых он принимает участие в качестве жертвы, относится, деликатно говоря, с прохладцей. Много лет назад мы снимали рекламу для одной финансовой фирмы. Фирма эта строила, как водится, пирамиду, и неискушенный народ тащил туда свои бабулечки нескончаемым потоком. Набрав энную сумму, фирма, как ей и было положено, тут же развалилась и гикнулась в никуда, а денежки так жаждущего обогатиться российского этноса сыграли похоронный марш и сделали ручкой. Нас, в качестве свидетелей, пригласили к прокурору, хотя мы и знать ничего не знали. Стоянов остался монтировать, а я, сев в наш микроавтобус, поехал с шофером Серегой сдаваться на милость следственных органов.
Прокурором оказалась симпатичная такая женщинка, которая задала мне несколько протокольных вопросов и, выудив из меня всю нужную ей информацию, отпустила.
— Серега! — сказал я водителю, вернувшись с допроса. — Когда приедем на работу, скажи Стоянову, что дело очень серьезное. Скажи, что меня замели на неопределенный срок и что я попросил его заехать ко мне домой и забрать оттуда теплое белье и деньги. Скажи также, чтобы и свои вещички прихватил — его, мол, тоже вызывают.
Приехав на место, я подло замер у дверей, а Серега, войдя в монтажную, доложил Стоянову все слово в слово с точно-стью до запятой. Стоянов выслушал сказанное, и как капитан, знающий, что его корабль неминуемо идет ко дну, но не теряющий при этом бодрости духа, бравым голосом объявил всем присутствующим:
— Значит, я сейчас, на некоторое время уйду, а когда вернусь — добьем до конца! — И добавил с некоторым надрывом: — Если вернусь, конечно!
Из монтажки он вышел слегка взбледнувши.
— Привет, Юрик! — сказал я.
— Здорово-здорово! — машинально ответил он и, пройдя шагов десять, остановился. Взгляд его выражал полное недоумение.
— Тебя что, выпустили?
— Ну как тебе сказать?
Я несколько застеснялся. Он постоял, медленно соображая, что к чему, и тут до него дошло.
Я умышленно опускаю все те слова и выражения, которые он обрушил в мой адрес. Скажу одно — бумага такое не выдержит. Так что не советую вам впредь проводить с ним подобные эксперименты. Чревато!
Но Стоянов никогда не относился к той части человечества, которая легко забывает обиду. Не забыл он и нанесенную мной. А посему при каждом удобном случае тактично отыгрывался.
Помню, года четыре назад, когда мобильная связь еще была в диковинку, а, завидев господина, разговаривающего из автомобиля по телефону, пешеходы реагировали на него, как жители острова Пасхи на бусы, некая солидная телефонная фирма из любви к искусству подарила нам по трубке. А еще через несколько дней питерская телезвезда Ирочка Смолина, устроив в ресторане пышное торжество по случаю юбилея передачи, которую она вела, пригласила на это историческое мероприятие в качестве именитых гостей и жителей «Городка». Впрочем, именитых гостей и без нас хватало. И от каждого из них за версту разило богатством.
Учитывая помпезность мероприятия и список присутствующих, мы, чтобы не ударить лицом в грязь, прихватили с собой подаренные телефоны. Их холодные пластмассовые тельца приятно оттягивали карман, но, к сожалению, не подавали никаких признаков жизни. Наши потенциальные абоненты как назло молчали. Вскоре вполне понятная надежда пустить местному бомонду пыль в глаза поугасла, и интерес к празднеству в связи с этим несколько поутих. А тут еще и Стоянов неожиданно заторопился, объясняя уход тем, что у него внезапно возникли неотложные дела. «Что это у него за дела в первом часу ночи?» — подумал я.
Мы попрощались, и он, пожелав обществу буйного веселья, степенно, с необъяснимым достоинством, покинул ресторанный зал. Ровно через пять минут из моего пиджака раздался долгожданный телефонный звонок.
— Алло! — произнес я несколько громче, чем этого требовали обстоятельства, тем сразу обратил на себя внимание сидящих рядом нуворишей.
— Слышишь ты, мульенщик! — донесся из трубки вкрадчивый стояновский голос. — Это я тебе, засранцу, звоню, чтобы все увидели, что и ты у нас парень не промах и у тебя даже трубка есть.