Жизнь, какая она есть
Шрифт:
Выключив воду, я вышла из душевой кабины и вытерлась полотенцем. Сбросив его в корзину с бельем, я пошагала в спальню и услышала разгоряченный разговор:
–…не могу уехать сейчас! Да что … Черт. Я не … У меня своя жизнь, отец. Я не собака: по первому зову бежать туда, куда тебе нужно.
Я слышала злость в голосе Ника, а также безысходность и грусть. Нахмурившись, я пошагала на звук и обнаружила его сидящего за барной стойкой и сжимающего в руке телефон. На стойке стоял бокал, наполненный бренди – его любимой выпивкой.
Подняв глаза, Никита устало
–Я вылечу завтра утром, – а затем сбросил звонок.
–Что-то случилось? – тут же спросила я, склонив голову набок. Мокрые рыжие пряди хлестнули меня по плечу.
–Отцу нужно, чтобы я завтра вылетел в Шанхай. У нас там очень важная встреча в четверг…
–Завтра? Но ведь завтра только вторник… – я озадаченно почесала нос.
–Вот именно, – грустно ответил Никита. – Малыш, прости, что опять придется оставить тебя. Может, прилетишь ко мне в среду? Или завтра полетели со мной?
–Нет, – отрезала я. – Я останусь здесь.
Никита вздохнул: он знал, что я не жена декабриста, и ездить по всему земному шару за ним не стану.
–Что ж… Хорошо. Пойдем в постель, сегодня был тяжелый день.
–Я хочу, чтобы ты спал на диване, – холодно сказала я, сложив руки на груди. Никита чуть подался вперед, словно бы не расслышав.
–Что?
–Я хочу, чтобы ты сегодня спал на диване, – повторила я свою просьбу и подняла брови. Я знала: это жестоко. Но пусть трижды подумает, прежде чем снова сказать какую-то дурость.
Никита вскинул на меня глаза.
–Это из-за глупого интервью? Боже, Юля, не будь ребенком!
–Это ты не будь ребенком и не говори всякую отсебятину. Это интервью завтра будет на первых страницах журнала, – сверкнув глазами, сказала я.
Никита резко втянул носом воздух.
–Это всего одна ошибка, Юля. Даже не ошибка, а простой прокол. Что в этом такого?! Для чего ты начинаешь скандал? Тебе грустно?! Хочется поругаться перед тем, как я улечу почти на неделю? Тебе что, совсем плевать на меня?! Может, я и ошибся, назвав тебя идеалом…
Я замолчала. Его слова хлестанули больнее плети по голой спине, и я слегка нахмурилась и закусила внутреннюю сторону щеки, чтобы не расплакаться. Никита вновь посмотрел на меня – что-то в его глазах смягчилось, он понял, что перегнул палку и, как только он открыл рот, чтобы что-то сказать, я выплюнула:
–Подушку возьмешь в кладовке, – и была такова.
– Так, подтянулись и сначала! – скомандовала нам Марина Петровна, наша учительница по танцам.
Я улыбнулся котенку и подал руку. Та, без колебаний, взялась за нее, и мы встали на исходную позицию.
– Помните, что вальс – это интимный танец. Чем ближе вы стоите друг к другу, тем больше у вас будет получаться!
Некоторые с сомнением посмотрели по сторонам, словно бы не понимая, как можно стоять еще ближе. Я подтянул к себе
– Так близко?.. – с коварным смешком спросила она. – А еще ближе слабо?
Я вдавил ее в себя, и теперь в штанах стало тесно. Что же она со мной делает?! Ее порывистый вздох, когда она почувствовала, как я упираюсь в ее бедро, нужно было слышать… Он тут же спровоцировал меня послать всех к чертям и уединиться с ней за кулисами. Но, здесь мы были не одни, а судя по глазам котенка, она думала о том же самом.
– И…! – зазвучала музыка, и мы одновременно шагнули, – Раз, два, три! Раз, два, три!
Кружась в вальсе, я неотрывно смотрел на нее, а она на меня. Никого кроме нас не существовало, и я видел лишь блеск ее шоколадных глаз, ничего более.
– Я люблю тебя, – так просто, словно дыхание, сказала она.
– Я больше, – шепнул я, сжав ее талию.
– Ты же знаешь, что это невозможно, – легко улыбнулась она и облизнула губы.
– Не делай так, – погрозил ей я, усмехнувшись. – Иначе я уволоку тебя за кулисы и предамся грязным вещам.
Юля снова облизнула губы.
– Хочу на это посмотреть.
5.
Когда я проснулась, Ника уже не было. Я всю ночь проворочалась в постели, и постоянно осаживала себя, потому что почти каждую минуту я хотела вскочить и попросить его лечь ко мне.
Засыпать без него было тяжело. Сквозь приоткрытую дверь я видела, как он ворочался на диване, а потом, около трех часов ночи, услышала, как звенит лед, и раздался звук наливаемой выпивки.
Я ругала себя за вспыльчивость, а его – за грубые слова, которые он сказал. Он действительно так не считал, и я прекрасно знала это. Но, сказанного не вернешь, и поэтому я так и не встала с кровати и не попросила его присоединиться. Я уснула лишь под утро, а сейчас Никиты и след простыл.
Из шкафа исчезли три рубашки – сиреневая, белая и черная – все три ему дарила я. Также я не нашла двух брюк и джинсов. Он улетел в Шанхай и даже не попрощался.
Мы оба были гордецами. Я – в большей степени, но Никита такой человек, что если уж ему и взбрело что-то в голову, то переубедить его было очень трудно.
Совершенно подавленная, я вышла в гостиную и вдруг увидела белеющий на обивке дивана листок. Бросившись вперед, я подняла его и раскрыла:
«Малыш, уже три часа ночи, а я все не могу уснуть, потому что наговорил тебе много гадостей. Кроме тебя, ни о чем не могу думать, вообще ни о чем. Мне очень страшно за то, что ты успела себе сейчас надумать. Пожалуйста, прости за вчерашнее.